— Черт!
— Да уж, — киваю я.
Вторая ночь после Фарбранча проходит так же, как и первая: в бегах, в темноте. Мы бежим, время от времени включаем фонарик и стараемся ни о чем не думать. Перед самым восходом речные берега вновь становятся крутыми, как возле Фарбранча, и впереди — по всему видно — нас ждет Белый луч… или как бишь его. Здесь точно живут люди.
У них тоже есть сады и пшеничные поля, хоть и не такие ухоженные, как фарбранчские. К счастью для нас, основная часть построек — штук пять или шесть, все не помешало бы заново покрасить — сосредоточена на вершине холма, и через них проходит широкая ровная дорога — может, даже та самая левая ветка, по которой мы не пошли. Берег занят лодками, доками, изъеденными червями лодочными ангарами и прочими штуками, какие обычно строят на речном берегу.
Нам нельзя просить помощи. Даже если мы ее получим, за нами по пятам идет целая армия. Надо предупредить местных жителей, но… вдруг здесь живут васнавном Мэтью Лайлы, а не Хильди? И вдруг именно своим предупреждением мы натравим на них армию Прентисстауна, которая придет на всполошенный Шум? Или жители узнают, что мэру нужны мы, и сдадут нас?
И всетаки мы обязаны их предупредить… так ведь?
Но если этим мы подвергнем опасности себя?
Поняли, да? Вот как найдешь правильный ответ?
Вопщем, мы прокрадываемся в поселение, точно воры — перебегаем от дома к дому, поглядывая, чтобы никто не увидел нас с холма, — и затаиваемся, когда замечаем невдалеке худую женщину с корзиной. Деревня совсем небольшая, такшто мы успеваем выбраться из нее еще до полного восхода солнца. Мы снова на дороге, как бутто и не было никакой деревни, как бутто ничего не произошло.
— Так, одно поселение прошли, — шепчет Виола, когда мы оглядываемся на оставшуюся за поворотом деревню. — И даже не узнали, как оно называется.
— А впереди полная неизвестность, — добавляю я.
— Будем просто идти и идти, пока не выйдем на Хейвен.
— А потом что?
Виола не отвечает.
— Уж больно мы на него надеемся, тебе не кажется? — говорю я.
— Там нам должны помочь, Тодд. Должны.
Секунду я молчу, а потом выдавливаю:
— Ладно, посмотрим.
Наступает новое утро. По дороге нам дважды попадаются нагруженные телеги — оба раза мы ныряем в кусты, Виола рукой зажимает Манчи пасть, а я пытаюсь как можно меньше думать о Прентисстауне.
Время идет, а вокруг почти ничего не меняется. Шепота армии больше не слышно — если он вапще был, — но лучше мы не будем узнавать, хорошо? Утро снова переходит в день, когда на вершине далекого холма мы снова видим поселение. Мы поднялись на небольшой холм, река осталась немного внизу, но с высоты видно, как широко она разливается впереди — похоже, нам предстоит пересечь очередную долину.
Виола направляет бинокль на деревню, потом передает мне. Деревня из десяти или пятнадцати зданий, и они тоже выглядят древними и ветхими, даже издалека.
— Не понимаю, — говорит Виола. — К этому времени во всех деревнях должны были наладить натуральное хозяйство. Ну и торговля есть, в конце-то концов! Почему здесь такая нищета?
— Смотрю, ты ничего не знаешь о жизни переселенцев, — говорю я, немного разозлившись.
Она поджимает губы:
— Нас этому в школе учили. Я с пяти лет зубрю, как правильно строить колонию.
— В жизни все по-другому.
— Да что ты? — переспрашивает Виола, насмешливо вскинув брови.
— Я же говорил! Мы тут еле выживаем, некогда нам всякими натурными хозяйствами голову забивать!
— Натуральными.
— Плевать!
Я снова пускаюсь в путь.
Виола топает следом.
— Когда корабль прилетит, мы вас всему обучим, — говорит она. — Вот увидишь.
— А мы, тупые фермеры, в благодарность за это расцелуем вас в мягкое место, так? — Мой Шум вовсю гудит от злости, и слова в нем звучат совсем другие.
— Вот именно! — Виола тоже повышает голос. — Смотрю, возвращение к средневековым методам вам очень помогло, а? Когда мы прибудем, вы узнаете, как правильно строить колонии!
— До тех пор еще семь месяцев, успеешь увидеть, как здесь живут!
— Тодд! — От лая Манчи мы оба подпрыгиваем на месте, а он вдруг бросается вперед по дороге.
— Манчи! — ору я ему вслед. — А ну вернись!
И тут мы оба слышим это.
Странно, в Шуме почти нет слов: он переваливается через вершину холма впереди нас и катится вниз единой волной — из легиона голосов, поющих одно и тоже.
Да-да.
Мы слышим пение.
— Что это? — спрашивает Виола, напуганная не меньше моего. — Это ведь не армия? Они же не могли нас опередить?
— Тодд! — лает Манчи с вершины небольшого холмика. — Коровы, Тодд! Большие, Тодд!
Виола разевает рот:
— Большие коровы?!
— Не спрашивай, — говорю я и бегу на холм.
Потомушто звук…
Как бы его описать?
Такой звук должны издавать звезды. Или луны. Но не горы. Слишком он зыбкий для гор. Как бутто одна планета поет другой: высоким натянутым голосом из тысяч голосов. Они начинают с разных нот и заканчивают другими разными нотами, но все свиваются в один сплошной канат звука — грусный и в то же время не грусный, быстрый и медленный, — и все они поют одно слово.
Только одно.
Наконец мы взбегаем на вершину холма. Перед нами расстилается широкая долина. Река обрушивается в нее водопадом, а потом пронзает насквозь, точно серебряная жилка скалу. И всю долину, от края до края, заполоняют переходящие через эту реку звери.
Звери, каких я в жизни не видал.
Они огромные, метра четыре высотой, и покрыты лохматой серебристой шерстью. С одной стороны у них толстый пушистый хвост, а с другой — изогнутые белые рога, торчащие прямо изо лба. Массивные плечи, длинные шеи до самой земли и странные толстые губы, которыми они прямо на ходу объедают кусты и пьют речную воду. Их тысячи, куда ни кинь взгляд — всюду они, и их Шум поет одно слово, вразнобой и на разные лады, но это слово связывает их в единое целое.
— Здесь, — вслух говорит Виола. — Они поют Здесь.
Да, они поют Здесь. Весь их Шум состоит из этого слова.
Я Здесь.
Здесь и сейчас.
Здесьи вместе.
Только Здесь имеет значение.