— Ну здесь может и так. А на моей планете их двенадцать.
Я только моргаю и почему-то чувствую себя дураком.
— В Новом свете год состоит из тринадцати месяцев.
Виола поднимает глаза, как бутто до нее дошло что-то важное:
— Понимаешь, в зависимости от длины дня и месяца на этой планете тебе может быть уже… четырнадцать лет!
— Здесь все не так! — строго отрезаю я. Не нравятся мне эти разговоры. — Через двадцать семь дней мне исполнится тринадцать.
— Четырнадцать лет и один месяц, если точней, — продолжает считать Виола. — Интересно, как же мы теперь будем определять возраст…
— До моего дня рождения осталось двадцать семь дней, — твердо говорю я, встаю и надеваю рюкзак. — Пошли, и так слишком много времени на болтовню тратим.
Только когда сонце начинает клониться к закату, нам встречается первый признак цивилизации: заброшенная водяная мельница на берегу реки. Крыша выгорела дотла черт знает сколько лет назад. Мы так давно шагаем, что ни словом не перекидываемся: молча заходим внутрь, бросаем вещи к стенке и хлопаемся на пол, точно на мягчайшую перину. Нет сил даже осмотреться, не подстерегает ли где опасность. Манчи, которому усталость нипочем, деловито бегает вокруг и задирает лапу над растениями, проросшими сквозь трещины в полу.
— О, мои ноги!
Я стаскиваю с себя ботинки и насчитываю целых пять, нет — шесть волдырей.
Из противоположного угла доносится измученный стон Виолы.
— Нам надо поспать, — говорит она. — Даже если…
— Знаю.
— Ты ведь услышишь… если они придут?
— Конечно услышу, — отвечаю я. — По-любому.
Мы решаем спать по очереди. Я предлагаю Виоле поспать первой, и она отключается, едва успев сказать «Спокойной ночи». Я смотрю на нее в меркнущем свете: от нашей чистоты уже ничего не осталось, и я наверняка сейчас выгляжу так же, как Виола: перемазанное грязью лицо, пыльная одежда, грязь под ногтями.
И вот какие мысли меня посещают.
Мы с Виолой знакомы только три дня, верно? Каких-то жалких три дня, а у меня уже такое чувство, бутто моей прошлой жизни не было, бутто все это — одна сплошная ложь, которая только и ждала, когда ее раскроют. Нет, не бутто — она и была ложью, а настоящая жизнь — вот она. Настоящая жизнь — это когда ты бежишь неизвестно куда и зачем, спасаясь от погони, просто бежишь и бежишь без конца.
Я делаю глоток воды и прислушиваюсь к сверчкам. Секс, секс, секс, стрекочут они, а я начинаю думать, какой была ее прошлая жизнь? Каково это — расти на космическом корабле, где никогда не бывает новых людей и откуда нельзя уйти?
Если подумать, Прентисстаун почти такой же. Если ты сбежал, назад пути нет.
Я смотрю на Виолу. Но она-то ведь ушла, так? И целых семь месяцев жила бы со своими ма и па, если бы не авария.
Как же это все делается, интересно?
— Высылаешь вперед разведывательные корабли, чтобы они обследовали территорию и выбрали место для посадки, — говорит Виола, не вставая и даже не поднимая головы. — Как вы тут спите вапще, в этом Шуме?
— Дело привычки, — отвечаю я. — Но почему вас выслали так задолго? Аж за семь месяцев!
— Столько времени требуется, чтобы разбить первый лагерь и наладить его работу. — Виола устало закрывает глаза рукой. — Мы с мамой и папой должны были найти хорошее место для посадки, разбить лагерь и начать строить все необходимое для тех, кто прибудет следом. Контрольную вышку, склад для провизии, больницу… — Она поглядывает на меня сквозь щели между пальцами. — Стандартная процедура.
— Никогда не видел в Новом свете контрольных вышек.
— Да знаю я! У вас даже поселения между собой никак не связаны!
— Выходит, вы не рилигиозные переселенцы, — говорю я тоном всезнайки.
— При чем тут это? — не понимает Виола. — Какая религия может требовать, чтобы ее приверженцы отрезали себя от остального мира?
— Бен говорил, они прилетели сюда в надежде на простую жизнь. Бутто бы давнымдавно даже была битва за ядерные генераторы — их тоже хотели уничтожить.
— Да вы бы все умерли! — в ужасе восклицает Виола.
— Вот их и не уничтожили. — Я пожимаю плечами. — Даже когда мэр Прентисс приказал избавиться от всего остального.
Виола трет ноги и сквозь дыру в крыше смотрит на звезды.
— Мои родители так радовались… Их ждал целый новый мир, новая планета, можно начать все заново… Столько надежд… — Она умолкает.
— Жаль, что они не сбылись.
Виола опускает глаза на ноги:
— Ты не обидишься, если я попрошу тебя посидеть на улице пока я засыпаю?
— А… конечно! Без проблем.
Я беру рюкзак и выхожу на улицу сквозь проем, который когда-то был дверью. Манчи тоже встает и выходит за мной. Когда я сажусь, он вновь сворачивается калачиком у моих ног и засыпает, радостно попукивая и вздыхая. Вот жизнь у собак, проще не бывает!
Я наблюдаю за восходом лун и появлением звезд. Это те же луны и звезды, что я видел в Прентисстауне до конца света. Снова достав книгу, я разглядываю кожаную обложку — промасленная, она блестит в лунном свете. Листаю страницы.
Интересно, моя мама тоже радовалась, когда их корабль приземлился в Новом свете? Ее сердце тоже было полно надежды на вечное счастье?
И успела ли она почувствовать его, прежде чем умерла?
От этих мыслей мне спирает грудь, я прячу дневник обратно в рюкзак и прислоняюсь головой к дощатой стене мельницы. Я слушаю плеск реки и шелест деревьев, гляжу на тени далеких холмов на горизонте, поросших лесами…
Подожду несколько минут, а потом загляну внутрь, проверю, все ли в порядке с Виолой.
В следующий миг она уже будит меня. Прошло несколько часов, в голове у меня творится черт знает что, а Виола твердит:
— Шум, Тодд! Я слышу Шум!
Толком и не проснувшись, я вскакиваю на ноги и велю сонно лающему Манчи и Виоле помолчать. Они затихают, и я прислушиваюсь к ночной тишине.
А там — шепот шепот шепот, — как бутто легкий ветерок, — шепот шепот шепот, — слов не разобрать, но он точно есть, похожий на тучу, спрятавшуюся за горой, — шепот шепот шепот…
— Бежим, живо! — говорю я, хватая рюкзак.
— Это армия? — спрашивает Виола, кидаясь обратно за сумкой.
— Армия! — лает Манчи.
— Не знаю. Наверное.
— А может, это следующее поселение? — Виола возвращается с сумкой на плече. — Оно должно быть где-то поблизости.
— Тогда мы бы сразу его услышали, как только пришли сюда.
Она закусывает нижнюю губу: