До конца.
Прочесть последние слова в жизни моей мамы…
— Нет! — выпаливаю я.
Ты зовешь меня, сынок, и я иду к тебе.
Навсегда в моем Шуме.
— Нет, — повторяю я. — На севодня хватит.
Я смотрю на Виолу: лицо у нее такое же грусное, как мой Шум. Глаза мокрые, подбородок дрожит — едва заметный трепет в свете восходящего сонца. Виола видит, что я на нее смотрю, чувствует это в моем Шуме и отворачивается к реке.
А потом — ранним утром, в начале нового дня, — я впервые понимаю коечто очень важное.
Очень.
Настолько важное, что от этого осознания я вскакиваю на ноги.
Я знаю, что думает Виола.
Знаю, что она думает.
Я даже не вижу ее лица, но знаю, что происходит у нее внутри.
Поворот ее тела, наклон головы, положение рук и книжки на коленях, легкое напряжение в спине, когда она слышит эти мысли в моем Шуме…
Я могу это прочесть.
Я читаю ее.
Виола думает о своих родителях, которые летели сюда с теми же надеждами, что у моей матери. И еще она гадает: неужели надежда в конце нашей дороги тоже не сбудется, как не сбылись надежды моей мамы? А потом Виола вкладывает прочитанные слова в уста собственных родителей — они говорят ей, что любят, скучают и хотят открыть ей все чудеса мира. И еще Виола берет песню моей мамы и сплетает ее со своими чувствами, такшто в итоге она становится ее собственной.
И ей больно от этого. Это правильная боль, хорошая, но всетаки боль, пусть хорошая, но боль.
Ей больно.
Я знаю.
Знаю наверняка.
Потомушто я могу читать ее мысли.
Я могу читать Виолин Шум, хотя его у нее нет.
Теперь я знаю, кто она.
Я знаю Виолу Ид.
Я хватаюсь за голову, чтобы все это переварить.
— Виола, — шепчу я дрожащим голосом.
— Знаю… — тихо говорит она, крепко обхватывая себя руками, все еще не глядя на меня.
И я смотрю, как она сидит на берегу реки и глядит на воду, и мы вместе ждем восхода сонца — зная друг друга.
Мы оба теперь знаем друг друга.
Сонце ползет вверх по небу, а рев становится просто и оглушительным: река стремительно несет свои воды к концу долины, бурля и брыжжа пеной на порогах.
Виола нарушает повисшую между нами зачарованную тишину.
— Ты уже понял, что впереди? — спрашивает она, вытаскивая бинокль и глядя вниз по течению. Оттуда встает сонце, поэтому она заслоняет линзы рукой.
— Что?
Виола жмет какие-то кнопки и снова смотрит:
— Да что там?
Она передает бинокль мне.
Я гляжу на пену и пороги до самого…
Конца.
В нескольких километрах от нас река внезапно обрывается. Повисает в воздухе.
— Еще один водопад! — выдыхаю я.
— И гораздо больше, чем тот, что мы видели с Уилфом.
— Ну и что? Где-то должен быть спуск, дорога же проложена. Не волнуйся…
— Да я не об этом.
— А о чем тогда?
— Я о том, — объясняет Виола, недовольная моей тупостью, — что у подножия такого огромного водопада непременно должен быть город. О том, что если выбирать на новой планете место для первого поселения, то долина под таким водопадом может показаться из космоса раем, ведь здесь плодородная почва и нет недостатка в воде.
Мой Шум немного вскидывается.
Потомушто ни о чем таком я и думать не смел.
— Хейвен…
— Готова поспорить на что угодно, мы его нашли. Готова поспорить, что, когда мы доберемся до водопада, внизу будет Хейвен.
— А если побежим, — добавляю я, — то даже поспеем к завтраку.
Виола смотрит мне в глаза — впервые с тех пор, как открыла дневник моей мамы.
А потом говорит:
— Если побежим?
И улыбается.
Искренне, по-настоящему.
И я опять понимаю, что значит эта улыбка.
Мы хватаем вещи и припускаем вперед.
Куда быстрее, чем раньше.
Мои ноги жутко болят. У Виолы наверняка тоже. Всюду волдыри и царапины, сердце ноет от бесконечных утрат и потерь. И у нее тоже.
Но мы бежим.
Как мы бежим!
Потомушто вдруг в конце дороги (заткнись!)…
Вдруг там и впрямь (не думай об этом!)…
Вдруг там нас и впрямь ждет надежда.
Река становится шире и прямее, а склоны холмов, образующих края речной долины, как бутто вот-вот сомкнутся над нами. С реки начинают долетать мелкие брызги: у нас намокают лица, руки, а потом и одежда. Грохот становится оглушительным, заполняя собой весь мир, но это хороший, нестрашный грохот. Он как бутто омывает тебя и уносит с собой весь Шум.
А думаю я вот что: пожалста, пусть у подножия водопада будет Хейвен.
Пожалста.
Потомушто я вижу радостное лицо Виолы — она то и дело оглядывается на меня и все время торопит, то кивками, то улыбками… Надежда может толкать вперед, может заставить тебя жить дальше, но все же она очень опасна, ведь, когда она не оправдывается, это больно и страшно… Все равно что брать мир на слабо, но разве мир когда-нибудь позволял выигрывать споры?
Пожалста, пусть там будет Хейвен.
Ну пожалста пожалста пожалста!
У нас уходит больше часа на то, чтобы добраться до водопада, хотя мы почти все время бежим. Дорога начинает подниматься, немного возвышаясь над рекой, а вода с неимоверным грохотом несется по скалистым порогам. Между рекой и дорогой теперь вапще нет деревьев, а склон справа становится все круче и отвеснее: долина смыкается над нами, такшто впереди остаются только река и водопад.
— Еще немного! — кричит Виола на бегу, ее волосы прыгают по спине и плечам, все вокруг заливает солнечный свет.
А потом…
А потом мы оказываемся на краю обрыва, и дорога резко уходит вниз и направо.
Мы останавливаемся.
Водопад огромный, полкилометра в ширину, не меньше. Вода летит вниз с обрыва грохочущим потоком белой пены, а брызги и туман от него расходятся на сотни метров во все стороны, отбрасывая бесчисленные радуги и насквозь пропитывая влагой нашу одежду.
— Тодд… — едва слышно произносит Виола.
Могла бы ничего не говорить.