Ничего не понимая, он почему-то послушался — её нельзя было не послушаться — и проверил. Левый, правый, оба сразу.
Он увидел яркий круг на почти черном фоне. Вздрогнул. Помотал головой. Солнечная ночь. Сверкающая луна. Сны…
— Что это? — у него пересохли губы. — Откуда вы…
— Откуда я что? Откуда я знаю? Откуда я взялась? По порядку? — Дама улыбнулась, как учительница младших классов. — А мне вот интересно, откуда взялись вы…
— С Петроградской, — почему-то ответил он.
— Что у вас с рукой? — спросила она.
Скрипач переложил футляр из левой в правую.
— Сломал летом, — с трудом сказал он. — Вот надо разрабатывать.
— Левая рука для скрипача… — вздохнула дама. — Это ведь трагедия.
— Драма, — упрямо ответил скрипач. — Дома уже все воют от моих упражнений. Ничего, справлюсь.
— А летать не мешает?
— Что?
— Летать не мешает? Zu fliegen, to fly, volare, skraidyti, lentaa, voler, наконец? Flehen?
— Так, — сказал скрипач после паузы. — Кажется, у нас с вами все серьёзно. Нет, я не летаю.
— Что, правда? — восхитилась дама, сверкнув позеленевшими глазами. — Вы не летаете? Mein Gott, как интересно!
Скрипач снова переложил футляр из правой в левую.
Что-то давно трамвай не останавливался.
— Послушайте, — говорила тем временем дама, — нет, послушайте, вы правда никогда не пробовали? Нет-нет, не может быть, не верю… Послушайте, вы сейчас очень спешите?
Скрипач помотал головой, чтобы стряхнуть наваждение. Он действительно не спешил. В кармане ковбойки тихонько дремал ключ от пустой дачи одного приятеля, где от скрипичных упражнений никто не взвоет.
— Прекрасно, — сказала дама, — превосходно. Любители вы Стрельнинский парк осенью?
Скрипач оторопел окончательно.
— Да, — буркнул он.
— Тудум-тудум, — сказал трамвай, притормаживая.
Скрипач взглянул в окно и понял, что его остановку трамвай проехал, и не подумав остановиться. Как и все прочие остановки, начиная с Автово.
— Выходим, — скомандовал он, и двери открылись.
Порыв ветра швырнул им под ноги желтые листья. Ветер принес странную смесь запахов — прелой горечи, дыма, балтийской соли. Ветер пошевелил её дымчатый шарф. Скрипач почувствовал запах духов, теребящий, льнущий, сладкий.
Они молча перешли шоссе. Ветер с шорохом гнал листья по шершавому асфальту, кружил, крутился, останавливался, начинал с начала. Небо затягивали серые облака.
— Направо? Налево? Прямо? А, всё едино, — сказал скрипач, потому что не знал, что ещё сказать, и они медленно двинулись по аллее вдоль пруда. Она ступала по мокрой гравиевой дорожке мягко и беззвучно, а он шёл рядом по самой кромке пожухлой травы и смотрел прямо перед собой, не в силах взглянуть ей в лицо.
— Вы напрасно это делаете, — мягко сказала она. — У таких, как вы, с боковым зрением всё хорошо. Вы же меня прекрасно видите, правда?
— А вы летаете? — спросил скрипач, резко повернувшись и глядя ей в глаза. Серо-зелёные и прищуренные. На солнце набежала легчайшая тень.
— Нет, — сказала дама. В следующий миг по рыжим листьям скользнул узкий оранжевый зверёк. Скрипач нагнулся и подобрал с дорожки дымчатый шарф. Лиса обернулась и села, глядя на него насмешливыми серыми глазами.
— Вот так примерно это и делается, — сказала дама, приближаясь. — Вы меня поняли или показать ещё раз?
— Ещё раз показать обязательно, — ответил скрипач. — Я понял.
— Вы позволите пока подержать вашу скрипку? — спросила дама, протягивая руку.
Поколебавшись, он разжал левую руку. Дама осторожно взяла у него футляр.
— Это, право, последнее, что вам мешало.
Он поднял голову и посмотрел в небо. Оно было графитово-серое, свинцово-серое. Там летают. По серому небу потянулись серые слоистые тучи, и он вдруг понял, что видит мир в чёрно-белом. Цвета исчезли. Левая рука перестала болеть. Интересно, намокают ли перья в дождь?
Мелькнули ветки, совсем рядом перешепнулась листва. Аллея стремительно ушла куда-то вниз. Небо. Небо. Небо. Там летают.
Он летел.
Мир накренился набок. Парк остался далеко внизу.
Пустота. И стремительные реки и водовороты воздушных потоков. Вверх. Вниз. Он купался в них. Он парил. Вверх. Вниз. Вперед. Небо, как много неба. И море вдали. Да нет, совсем близко!
Внизу блеснуло длинное зеркало реки и там, в тёмной воде, он увидел отражение огромной ушастой птицы с распростертыми крыльями. Я промчался слишком быстро. Вернуться.
Взглянуть ещё раз. Снова птица в тёмном зеркале, подёрнутом палой листвой.
Где-то далеко внизу было переплетение ветвей, и женская фигура на аллее, казавшаяся отсюда совсем маленькой. Она смотрела вверх. И ему вдруг захотелось вернуться.
Ниже. Ниже.
Он почувствовал холод ветра. И слабую боль в руке.
— Ну вот, — удовлетворённо сказала дама. — Я так и думала. Филин.
— Это фамилия моя такая, — с трудом сказал скрипач.
— Правда?
— Уху. Филины мы. Получается, что всё.
— Да что вы говорите? И никто из вас этого не знает?
— Мне никто никогда ничего такого не говорил.
— В немецком было бы достаточно одного отрицания…
— Тьфу. — Скрипач помолчал. — Что же мне делать-то теперь?
— Не говорите родителям, — усмехнулась дама. — Возраст, знаете ли, им это может быть трудно. У вас есть братья и сестры?
— Нет.
— Значит, вы один такой. Филин, надо же…
— Это и называется оборотень? Это вы и… увидели?
— Именно-именно, да-да. Только, знаете ли, этим-то дело не ограничивается…
— Вот, значит, как… — Он невольно поёжился. Ветер был холодный. Странно, а там, наверху, этого совсем не ощущаешь…
— Пойдёмте. — Она вернула ему скрипку. — Если вы захотите, теперь многое изменится. Надо только к себе внимательно прислушиваться и принюхиваться. И тогда, возможно, не только часовой завод останется далеко внизу, но и даже и консерватория исчезнет за горизонтом. Хотя сейчас, вы, конечно, в это не верите.
Он ничего не сказал. Она была абсолютно права. Но, чёрт возьми, про часовой завод-то она откуда узнала?
— Если же станет совсем плохо, — продолжала она, — а в какой-то момент плохо станет, можете мне поверить, — то запоминайте: есть такое место, куда можно прилететь. А приплыть и приехать нельзя. И называется оно, — пауза, — Амберхавен. — Она выдохнула это слово, как сигаретный дым. — Это на Северном море.