– А сейчас она где?
– Да не знаю…
Но и этого было достаточно: как я могла не понять, что этот очень дорогой запах может принадлежать только очень дорогой женщине? Очень дорогой и очень изысканной. Очень дорогие платья, очень дорогие сигареты; бутылка очень дорогого коллекционного шампанского, стоявшего рядом со старухой, встраивается в эту самодостаточную систему идеально.
И запах.
Я не могла различить его, находясь на некотором расстоянии от Леночки – в курилке или в павильоне за кофе, – пагубная страсть к двум пачкам “Житан Блондз” В день отбила мне все начатки обоняния. Но вот близко, рядом, с кожей, с волосами, – я все же кое-что ощущала.
Ощущала опосредованно, улавливая лишь дальние отблески, лишь хвост кометы, – через дядю Федора, через мертвую Александрову…
Почему же Митяй все-таки не дождался меня у павильона? Слишком ревнив и слишком горд, чтобы быть свидетелем чужих объяснений. Нужно просто успокоить его: тебе ничего не угрожает, твое тело не сравнится ни с чьим другим. Ни с чьим другим – это была правда только сегодняшнего дня.
Мне стало немножко грустно. Духи Леночки Ганькевич тоже были грустными – как мимолетная встреча без всякой надежды на длительную связь, без всякой надежды на ужин в семейном кругу и маленького пса, которого нужно выгуливать сырыми вечерами… Она знала толк в себе, она знала, чем все закончится, – эта преуспевающая модельерша, безумно влюбившаяся в сумасшедшего гения Братны: без всякой надежды.
Идя длинными переходами “Мосфильма”, я старалась не думать о Леночке, я старалась не строить никаких предположений. Слишком нелепой, слишком тяжелой выглядела общая картина. Один раз я уже безнадежно ошиблась, заподозрив в убийстве Александровой Фаину Францевну Бергман. Чем правдоподобнее выглядит версия, тем она бесперспективнее, теперь я убедилась в этом на практике. Леночка, конечно, сошла с ума от любви, она даже позволила себе сказать самому Братны: “Я тебе еще устрою кино!” – но не понимать же это так буквально. И чем объяснить то, что одна женщина, смертельно оскорбившая другую, спустя пятнадцать минут распивает с ней шампанское?..
Теперь тебя ничего не должно волновать.
Лапицкий, конечно, врет, что его разжаловали… Но что он делает здесь на самом деле?
И эти духи. Их аромат, подсмотренный в волосах дяди Федора, преследовал меня. Он становился все сильнее, он оглушал меня, он проявлялся, как древние тексты проявляются сквозь вновь написанные. Одни и те же духи в сочетании с разной кожей дают разный эффект. Господи, как легко было это предположить… Леночка пометила ими Татьяну Петровну Александрову, зарезанную в пустой гримерке.
И, коснувшись увядшей кожи, они стали проводником смерти.
Они и были смертью.
Леночка, такая тонкая, такая изысканная, несовместимая с кровью… Но ведь и крови никакой не было.
Это было тонкое убийство.
Уже выходя со студии, я нашла недостающее слово.
Это не было убийством. Это был ритуал.
* * *
…Митяй ждал меня около машины, бледный и собранный. Он действительно переживает, бедняжка.
– Все в порядке, – сказала я и поцеловала его в щеку. Он остался безучастным, он даже не потянулся к моим губам, как сделал бы это еще час назад.
Похоже на самую настоящую ревность, я улыбнулась и сказала про себя: “Пока твое тело со мной, тебе ничего не угрожает, милый, ни о ком другом не может быть и речи”.
Тем более о капитане Лапицком. Он заслуживает только страстной ненависти, так же как и ты заслуживаешь только страстной любви.
– Садись, – сказал Митяй и почему-то распахнул заднюю дверцу. А я так привыкла ездить рядом с ним…
Я поняла – почему – сразу же, как только села в дальний угол салона. Кроме меня и Митяя, в “девятке” был еще и телохранитель Кравчука Сеня. А рядом со мной тотчас же устроился еще один из ребят Кравчука, выполнявший в группе расплывчатые функции водителя, – Бадри, обладатель вальяжного грузинского имени и совершенно обычной, интернационально-европейской морды.
Я не испугалась такому расширенному составу делегации, лишь слегка удивилась.
– Куда едем? – стараясь быть беспечной, спросила я и, не вытаскивая из сумочки всю пачку, нащупала в ней сигарету и достала ее. Бадри, сидевший рядом со мной, галантно поднес зажигалку, демонстрируя отработанные до автоматизма навыки официанта. Должно быть, перед тем как впихнуться в съемочную группу, он проходил стажировку в “Попугае Флобере”.
– На похороны, – вместо Митяя, к которому я обращалась, сказал Сеня В его устах это прозвучало зловеще.
– На похороны? – переспросила я.
– Сегодня хоронят Александрову, – не дав мне по-настоящему испугаться, продолжил телохранитель Кравчука, – все должно быть по-человечески. Раз уж так случилось. У Юрьевича знакомый директор кладбища. Он и за могилой будет присматривать. Известная же была актриса… Шеф тоже подъедет.
Еще один посвященный, но, судя по всему, здесь все посвящены в происшедшее с актрисой, включая Митяя. Как же мало я тебя знаю, мальчик, мой собственный мальчик. А ведь я была почти согласна остаться с тобой, я была почти согласна сказать тебе “да”. “Да, да, да, – говорило мне мое собственное тело, замиравшее в предчувствии его тела, оно и сейчас говорило то же самое, несмотря на присутствие двух угрюмых свидетелей. – Да, почему нет? Ведь ты же хочешь его?” Иначе хотя бы сейчас ты не думала бы о его руках, напряженных и легких, как ветви деревьев, о его икрах, сильных, как греческие колонны, о его груди, утыканной двумя очаровательными факелами сосков, о том, о чем я даже мысленно боюсь произнести вслух без того, чтобы у меня не подкашивались ноги и не становилось пусто в животе. Все ясно, сказал бы сукин сын Лапицкий, фаллос, пенис, член, дальше по списку, ты просто ополоумела от долгого воздержания; или ты просто ополоумела от этого кобелька, так идеально тебе подходящего… Или ты просто открыла для себя оголтелый, ничем не прикрытый секс, ничего не поделаешь, издержки позднего развития…
Так и есть, пока существует это безудержное влечение, ему невозможно противостоять, даже если на самом его дне нет никакого осадка романтической любви.
Странно, что Сеня поехал с нами, а не с Кравчуком, мельком подумала я и тотчас же забыла об этом, представив, куда мы едем. И тут же устыдилась своих крамольных фантазий, связанных с Митяем, его затылок и сейчас покачивался у меня перед глазами. Во всяком случае, ее хотя бы похоронят по-человечески, такого милосердия и сострадания я даже не ожидала от Кравчука. Возможно, он пошел на определенный риск, решив официально похоронить старуху на одном из кладбищ. Или его приятель директор сделает это неофициально и кладбище обогатится еще одной заросшей могилой с деревянной табличкой “Неизвестная”?..