Пуля рассмеялась.
— Не поверишь. Я была в него немного влюблена. В него, в Рыбу. Гормоны, говорю тебе.
Леший посмотрел на нее и налил себе еще водки.
— Налей и мне, а? — попросила она. — Ну, не жмоться. Я буду вести себя паинькой, обещаю.
Леший капнул и ей чуть-чуть. Пуля выпила, некоторое время посидела с открытым ртом и вытаращенными глазами. Потом сказала:
— Я ему даже сказать не успела об этом. Бедный Рыба. Тут Крюгер подвернулся, тут такое началось…
— А потом подвернулся Леший, — сказал Леший. — Гормоны.
Она слабо улыбнулась.
— Глупо, я понимаю. Просто еще тогда, когда ты у нас в квартире… Ну, читал маме всякие нотации, говорил ей про меня… Еще тогда мне как-то удивительно хорошо стало, спокойно. Я тогда из-за Реснички напугана была, не знала, что мне делать, как быть со всем этим. А тут у меня даже чувство юмора проснулось. Понимаешь?
— Нет, не понимаю, — соврал Леший.
Ему и горько вдруг стало, и вместе с тем приятно. Девочка явно ошиблась в партнере, это ясно. Но он хотя бы смог ее уберечь от Реснички, что тоже не мало значит.
— Вредный какой!..
Она обежала низкий столик, бухнулась к нему на колени лицом к лицу, расставив по-кавалерийски ноги. Уложила его большие грубые руки на свои бедра, обняла за шею, поцеловала долго, обстоятельно. Потом вдруг уткнулась лбом ему в грудь, прошептала:
— Но ты ведь не наврал мне про тайный город? Правда есть такой? Где-то там, глубоко?
Он взял ее лицо руками, поднял, поцеловал.
— Истинная правда, малышка. Только на фига он тебе нужен? Ты ведь отличница, пай-девочка, во всяких Венерах Милосских разбираешься.
— Не знаю. Но я ведь архитектор как-никак…
— Будущий архитектор.
— Ладно, будущий. Мне все равно интересно. Там ведь, наверное, красивые дома? Красивые улицы. Это ведь так, Леший?
— Как тебе сказать. — Леший усмехнулся. — Вряд ли они красивые. Хотя я в этом плохо разбираюсь. Красиво — некрасиво. Я не архитектор.
— Но там день и ночь должны гореть огни. Яркие, разноцветные. Это красиво. И у домов нет крыш. Потому что каждый дом упирается прямо в небо, держит его на себе. — Она потерлась щекой о его щеку. — Дома там очень прочные. И еще там очень тихо. Все люди спокойные, уравновешенные. Очень основательные такие. Потому что на них все держится. В буквальном смысле. Они не подозревают, правда, об этом. Просто они так живут… Поддерживают нас как бы. Я все правильно говорю?
— Ну-у. В самую точку, — сказал Леший.
— Вот. Там еще есть ночные клубы. Они открыты круглосуточно, потому что под землей всегда ночь. И подземные жители танцуют в этих клубах очень неторопливые, очень медленные танцы. Потому что они никуда не торопятся. Ты представляешь себе это?
— Чего мне представлять, — сказал Леший. — Я все это видел. И даже танцевал там как-то очень медленный фокстрот.
— Один?
— Один.
— Бери в следующий раз меня с собой. Фокстрот в одиночку не танцуют.
— Я всегда танцевал в одиночку, — возразил Леший.
— Это неправильно…
Пуля не дала ему ответить, обхватила его рот горячими мокрыми губами, с силой вжалась в него, выгнулась. И не отпускала, пока ее тело не заходило ходуном у него в руках.
* * *
г. Москва. Управление ФСБ
— Есть кости, значит, есть трупы, — сказал Евсеев, перебирая только что отпечатанные на принтере фото. — А раз есть трупы, должно быть уголовное дело. Это как дважды два… А вот ловушка, пусть примитивная, но это тоже покушение на убийство! А это чей след?!
— Напишите рапорт, чтобы на четвертый уровень направили следственную бригаду, — криво улыбнулся Леший.
Но Евсеев пропустил шутку мимо ушей. Именно шутку. Как совет эти слова никто из присутствующих не воспринял. Да и за пределами кабинета к ним отнеслись бы точно так же.
— Ого, а это еще что такое?
Евсеев долго смотрел на одну из карточек, затем протянул ее Лешему. Тот только скользнул по ней взглядом, даже не стал брать в руки.
— Это деревянный болван, — сказал он. — Идол. Предмет культового назначения.
Евсеев поднял на него удивленные глаза.
— Так это у них что-то вроде жертвенника, выходит?
— Что-то вроде, — согласился Леший.
— А кости…
— Это не детские кости, Юра.
Леший, сидевший до этого как изваяние, пошевелился на стуле, развернулся к Евсееву.
— Слушай. Ты меня знаешь давно, не то что мои стрельцы-тоннельщики. И ты не будешь думать, что я тебе впариваю сказку тысячи и одной ночи, как принято у некоторых диггеров. Ведь так?
— Ну, — сказал Евсеев, пряча фото в папку и откидываясь в кресле.
— Так вот, это не дети. Детей там никаких нет и не было. Это те самые карлы, которых мы с Хорем видели в 2002-м. Подземные карлики. Помнишь, я рассказывал тебе — как прятался от Неверова в «минусе», как увидел там одного такого урода, как пошел за ним?.. А потом мы с Хорем отбивались от них, их там сотни были, помнишь?
Евсеев внимательно смотрел на него. Он честно старался вспомнить, он даже оперся локтями о стол и помассировал указательными пальцами лоб над бровями. И, кажется, вспомнил.
— Да, — сказал Евсеев. — Что-то такое припоминаю. Пойми, я тут просто…
Он поводил руками в воздухе, как бы извиняясь за то, что сидит в своем кабинете на Лубянке, за стандартным столом из серой ДСП, с тремя такими же стандартными стеллажами и портретом президента на стене, а не в каком-нибудь подземном бункере, где каждую минуту случаются чудеса.
— Значит, ты считаешь, что все это дело рук тех самых… карликов?
— Да, — сказал Леший и посмотрел на него.
— Хорошо. Карлики. Они там живут как бы… Размножаются. Вырезают какие-то народные орнаменты на опорных сваях и приносят друг друга в жертву… Кстати, что там с этим идолом? Что он в руках держит? Не автомат, случайно? И у него что-то похожее на звезду вырезано, мне показалось…
— Да, — сказал Леший.
— Пентаграмма. Выходит, они еще и сатанизмом увлекаются, эти твои карлики. Карлики-сатанисты.
— Мне нас… — Леший замолк и поправился: — Мне все равно, что там вырезано. Это не мы с Рудиным вырезали. В общем…
Его лицо приняло обычное железобетонное выражение.
— Я вижу, ты мне не веришь.
— Верю, — сказал Евсеев. — Я помню, ты мне рассказывал про карликов. И я верю, что ты что-то такое видел… Потому что я знаю тебя. Но другие… Огольцов, например. Толочко. Они не знают.