Несколько секунд я простояла перед дверью С номером 41. Она находилась в торце, и если бы в соседней квартире был “глазок”, то я просматривалась бы насквозь. К счастью, “глазка” не было. Ободренная этим, я подняла руку и надавила на кнопку звонка. В глубине квартиры раздался мелодичный звон. Я продолжала нажимать кнопку несколько минут, а потом решилась, сунула ключ в замок.
Дверь бесшумно открылась, и я посчитала это хорошим знаком: подошел первый же ключ из связки Сирина, значит, и все остальное может сойти с рук. Я толкнула дверь и, оказавшись внутри, опустилась по дверному косяку на корточки: нет, все-таки домушница – не моя специальность.
Сердце работало, как маленькая мельница на запруде, я так и видела, что с его лопастей стекают невинные струйки крови и отправляются в путь по организму, – лицо горело, кончики пальцев покалывало; дебют оказался удачным – во всяком случае, могильная тишина в квартире была для меня лучшими аплодисментами.
Я просидела у входной двери, пока глаза не привыкли к темноте. Мне уже была ясна примерная планировка квартиры: слева – спальня, справа – кухня, по центру – большая комната, которая стыдливо откликалась на псевдозападное “гостиная”. На полу в коридоре лежали квадраты света, очевидно, прямо в окна сирийской квартиры бил мощный уличный фонарь.
Я решила начать с большой комнаты, дверь которой была прямо передо мной.
Здесь было заметно светлее из-за фонаря, болтавшегося в наглухо закрытом окне. Я задвинула тяжелые пыльные шторы – “свет в окнах – помощь врагу!”, – вернулась к двери, нащупала выключатель и повернула его.
Аскетичная лампа под потолком загорелась, ну вот и посмотрим, кто-кто в теремочке живет.
В теремочке оказались диван-кровать с нелепым торшером в изголовье. Лысеющая пыльная голова торшера была увешана целой грудой колокольчиков самой необычной формы – очевидно, Сирину не были чужды сентиментальные радости коллекционера.
У окна стоял письменный стол, на котором возвышалась пишущая машинка. Машинка была прикрыта чехлом, так что определить ее марку я не могла.
Противоположную от дивана стену занимали книжные полки, а точнее – грубо сколоченные стеллажи, тянущиеся от пола до потолка. Интерьер завершали два глубоких кожаных кресла и журнальный столик с чисто вымытой пепельницей.
Библиотека Сирина поразила меня настолько, что в первый момент я даже забыла, зачем явилась сюда. Я даже почувствовала легкие угрызения совести – не убивать его надо было, а набиться в гости и выпросить что-нибудь из раритетов для уютного домашнего прочтения.
Такого обилия книг я не видела никогда прежде, конечно, библиотека для детей и юношества Центрального района, куда я бегала в детские годы за книжкой “Незнайка на Луне”, не в счет.
Все тома были педантично расставлены по отделам и рубрикам, очевидно, Сирии был поборником порядка не только в вопросах платы за квартиру. Центральное место занимал массив со специальной литературой – здесь были книги по восточным единоборствам и видам оружия, стенографические отчеты о крупных военных операциях последних десяти лет, многотомники, посвященные мировым и локальным войнам. Особняком стояли непереводные и тоже специальные издания и справочники, Сирии разбил их на отделы – “ФСБ”, “ЦРУ”, “МОССАД”, “ИНТЕЛЛИДЖЕНТ СЕРВИС”; военно-морские и общевойсковые словари, венцом которых были потускневшие от времени тома Брокгауза и Ефрона, черт возьми, вот это было здорово!
Лао Цзы, Макиавелли, Бисмарк, Черчилль, Сталин, Гитлер – видимо, Сирин был поклонником авторизованных биографий. Несколько полок занимала русская классика, а в самом низу прикорнула дешевая шпионская литература в мягких обложках; библиотека педагогического института где-нибудь за Уральским хребтом могла рыдать и заламывать руки от зависти.
Покопавшись глазами на полках, я нашла и поэзию – вероятно, Сирии был не лишен морализаторства и в свободное от заказных убийств время поучал своего забубенного племянника Власа рифмованными строками из Бодлера и Омара Хайяма. А между Цветаевой и Анненским я нашла тонкую книжку стихов Юнны Мориц – точно такую же спер для меня Иван в Доме книги на Новом Арбате в день моего рождения…
И я не удержалась – сунула Юнну Мориц в рюкзак. Туда же полетела и внушительная монография “Стрелковое оружие”, мало ли, в хозяйстве все сгодится.
А сунув, укорила себя – опомнись, Ева, не за этим ты сюда пришла!
Я начала соображать: начать нужно со стола, в письменном столе вполне может храниться то, что ты ищешь. Но поиски оказались неутешительными: коробка со счетами за квартиру, тонко очиненные карандаши, скрепки, блокноты с чистыми листами – и все в идеальном порядке. В нижнем ящике стола я нашла несколько рукописей, бегло просмотрев которые обнаружила, что Сирии всерьез интересовался историей Первой мировой войны и даже настрогал что-то посвященное Верденской операции 1916 года.
И больше ничего.
Ни записных книжек, ни засиженных временем открыток к Новому году и Дню Советской Армии, ни писем из глубинки от обстоятельных родственников – ничего, что хоть как-то могло быть связано с личной жизнью Сирина.
В коробке для документов я нашла только аттестат зрелости – Сирии окончил кишиневскую среднюю школу № 2; облупленный выпускной ромбик какого-то технического вуза, свидетельство о расторжении брака с гражданкой Филипповой и инструкцию по эксплуатации холодильника “Днепр”.
Перебирая все эти ненужные бумажки, я не могла отделаться от мысли, что во всем этом был дальний умысел Сирина – он как будто ждал непрошеных гостей в свое отсутствие и заранее посмеивался над ними.
Покончив со столом, я переместилась к тумбочке под телевизором – это было единственное укромное место во всей комнате.
И здесь мне повезло – между запечатанной коробкой с миксером “Рось” и шахматной доской я нашла целлофановый пакет с фотографиями. Все это шло вразрез с основательностью Сирина – ему бы больше подошел солидный альбом с изображением Нурекской ГЭС на обложке, чем этот пакет.
Я устроилась на ковре и начала терпеливо перебирать фотографии: лица на них ничего не говорили мне, большинство снимков относилось к пятидесятым и шестидесятым годам: прямые плечи в фасонах платьев у женщин, мужские белые полотняные костюмы, привет из Гурзуфа, привет из Мисхора, привет из Адлера, привет из Трускавца, привет из Мацесты… Я подумала о том, что даже толком и не разглядела лица Сирина, перед тем как убить его. А фотография в паспорте была далека от оригинала, как и все фотографии для документов.
Из всего массива бесполезных изображений я выделила свадьбу Сирина: молодой Леня Дрондин и молодая Вера Филиппова натужно улыбались в объектив, призрак расторжения брака еще не маячил у них за спиной. Эта фотография, единственная из всех, была подписана:
"Исходя из того, что у Верочки аллергия на стиральный порошок, обязуюсь носки, трусы и рубахи стирать собственноручно до скончания века. Леонид Дрондин. Дата. Подпись”.