– Никак не пойму, чего в ней больше – ума или красоты? – обратился Володька к Серьге, сосредоточенно лакавшему водку.
– Всего понемногу. Особенно ума, – ответила я за себя, поставила подбородок на ладонь и долгим взглядом посмотрела на Туманова.
Володька не удержался и зааплодировал, сразу перейдя на “ты”.
– Ты роскошная девица! Ну как, нравится наше гнездышко?
– Да. Особенно название. Сам выбирал? Эти, – я кивнула в сторону тумановской свиты, – уже прошли отбор?
– Корнада! – воскликнул Володька и приложил руку к груди, в том месте, где под глыбой жира скрывалось мягкое влюбчивое сердце. А потом повернулся к Серьге:
– Переведи!
– Корнада – это глубокая рана, нанесенная рогом, – хмуро сказал Серьга. Это было очень кстати – секунда на обдумывание ответной реплики.
– Ты ранила меня в самое сердце, – добавил Володька.
– Мужчины дарили мне все, что угодно, но еще никто не награждал меня рогами. Я всегда успевала вовремя уходить.
– Ну, тогда выпьем за умение вовремя уходить, – провозгласил Туманов, – тем более что оно встречается так редко.
– Даже реже, чем ты думаешь, – ответила я и подняла стакан с вином.
Серьга откровенно заскучал – он всегда оказывался третьим, и не только в бездумных, ничего не значащих разговорах. Еще некоторое время он поглазел на нас осоловевшими от водки глазами, а потом поднялся и скрылся в недрах зала. Я почувствовала недоброе – его вихляющая воинственная походка и сжатые кулаки ясно говорили о том, что Серьге необходима эмоциональная и физическая разрядка.
– Не нужно было его отпускать, – машинально сказала я, сконцентрировавшись на жаждущих развлечений каныгинских руках, – когда Серьга надирается – жди сломанных переносиц!
– А ты откуда знаешь? – несказанно удивился Володька.
Я закусила губу – будь осторожней, Ева, следи за базаром, как говаривала шпана твоего детства; перебитый тумановский нос не должен всплыть, глупо прокалываться на мелочах.
– Да уж наслышана о его подвигах. Алена Гончарова рассказывала в минуты особого душевного подъема после шашлыков в Карелии. Алена, по-моему, тоже из ваших. Алена – моя близкая подруга. Я, собственно, и приехала в Москву с ее подачи. В Питере нам стало тесно вдвоем…
– А-а, – смутная тень воспоминаний пробежала по лицу Володьки, – это та самая питерская дрянь, которая сломала жизнь нашему маленькому марийскому другу. Я и сам от нее когда-то пострадал. – Туманов потер переносицу. – Косвенно, конечно. А Серьга серьезно влип.
– Да. Не повезло ему.
– Надо полагать. Но ничего. Я отношусь к этому философски: лучший художник – это страдающий художник.
– Это точно. – Я скосила взгляд на стены. – Судя по вашим интерьерам, его страданиям не видно конца.
– Да Бог с ним… Давай лучше о тебе. Значит, ты приехала в Москву…
– Чтобы остаться!
– Думаешь, у тебя получится?
– Ни секунды в этом не сомневаюсь. – Теперь я пристально смотрела на Володьку.
Он не отвел взгляд и нежно промурлыкал:
– Я тоже.
Но продолжить наши откровения нам не дали. В глубине зала возникла легкая возня, постепенно превратившаяся в водоворот, который затягивал все новых и новых людей. Послышались нестройные крики, вопли, подначивания, науськивания, больше свойственные темпераментным зрителям собачьих и петушиных боев. Володька с сожалением оторвался от меня – как раз в тот самый момент, когда послышался нежный звон разбитой посуды; я же осталась безучастно сидеть на месте. Постепенно картина происходящего прояснилась – пьяный Серьга напропалую дрался с Глебиком. При этом Серьга выступал за лигу нализавшихся мужиков, а Глебик представлял спортивное общество слегка подвыпивших для настроения женщин. Серьга сучил перед лицом Глебика острыми кулаками, в то время как Глебик совершенно по-бабски рвал Каныгину волосы, попискивал и норовил садануть коленом в пах.
– Ах ты пидорва! – пьяно хрипел Серьга. – Падлы двуличные, ненавижу вашу породу, вы мне всю жизнь изговняли!..
Глебик ничего не отвечал, умело защищаясь, – тактика ближнего боя была отработана у него в совершенстве.
Вскоре дерущихся удалось разнять, для чего особенно рьяные болельщики начали окатывать их вином из кувшинов – примерно так разливают водой сцепившихся дворняг. Сама игривая мысль об использовании для этих целей дорогого испанского вина очень понравилась зрителям: скоро все они были в липких потеках.
Как всегда с опозданием, в зал внедрилась охрана, возмутителей спокойствия развели по углам. Но Серьга, который в пьяном угаре был совершенно неуправляем, легко вывернулся и, подбежав к одной из композиций в простенке, сорвал с нес кинжал. Хрупкая, похожая на металлическую икебану конструкция мгновенно рухнула. А Серьга с кинжалом наперевес кинулся на ближайшего, вполне невинного гомосексуалиста. Парень завизжал неожиданно толстым мужским голосом, а Серьгу с трудом удалось остановить, вырубив его ударом в подбородок.
Володька, все это время выступавший в роли рефери, тихим, спокойным голосом отдавал распоряжения.
– Отвези домой этого козла полорогого, – сказал он дюжему охраннику и кивнул на не желающего униматься Серьгу, – и останься с ним, пока не задрыхнет. Вечно всю обедню портит, гад!
Когда Серьга был вынесен с поля боя, Туманов, умиротворенно сложив руки на почти женской груди, обратился к кучке возмущенных геев:
– Ну простите, ребята! Ничего не поделаешь, чернозем волнуется. Мы его успокоим, так что считайте, что инцидент исчерпан.
– Да эта сволочь нам камеру разбила, – сказал один из участников гей-фуршета. – За камеру кто платить будет?
– Ну, друзья мои, это профессиональный риск. Операторы Жак-Ива Кусто и не такое терпят, я уже не говорю о наших людях в “горячих точках”. Давайте завтра разберемся, на трезвую голову. А пока приношу извинения от администрации клуба…
Кое-как уладив все вопросы, Володька вернулся ко мне, налил целый стакан вина и жадно выпил. После этого шумно вздохнул и воззрился на меня:
– Прошу простить за небольшие волнения этнического меньшинства.
– Ничего, очень симпатично получилось. Я даже развлеклась. Это и есть ваши бои быков?
– Почти, – засмеялся Володька. – А ты вообще чем занимаешься?
– Чем может заниматься красивая женщина? Дышу полной грудью.
– Отменной, надо сказать, грудью!..
"Спасибо, доктор, – еще раз поблагодарила я своего хирурга-пластика, – в навсегда потерянном свидетельстве о рождении вы вполне могли бы занять графу отца родного”.