– Вещи немца вели к нам доставить!
– Когда? – невозмутимо отреагировал Иван Захарович.
– Завтра, до одиннадцати.
– А Юлька так рано встанет?
– В мою квартиру пусть звонят! Я встану! Дай мне Виталю. Или еще кого-то, но трезвого.
– А почему ты решила, что Виталя трезвый? – удивленно спросил Иван Захарович, но трубку Лопоухому все-таки передал.
Виталя выслушал Татьяну и обещался завтра доставить все немецкое барахло к ней в целости и сохранности, потом спросил, не намерена ли она им, случайно, выстилать террариумы? Татьяна посоветовала Витале хорошо проспаться.
Тут трубку опять взял Иван Захарович и потребовал меня. Заявил, что теперь он желает, чтобы я написала не его биографию, а роман или лучше даже сцераний для сериала а-ля «Крестный отец». Думаю, понятно, кто должен служить прототипом отечественного дона Корлеоне. Чем Сухоруков не герой нашего времени? Жизненный путь Ивана Захаровича, по его твердому убеждению, будет гораздо интереснее нашему читателю, чем судьба героя Марио Пьюзо. Своя, российская неповторимая специфика, непереводимая на другие языки; притягательный образ борца за счастье народа, в свое время немало настрадавшегося от произвола властей (страдания – в подробностях); меценатство и сентиментальность в последние годы (меценатство – очень подробно, так как не все жители других регионов видели мои репортажи). Иван Захарович желал, чтобы образ главного героя объединял в себе Стеньку Разина, Савву Морозова, Суворова, не проигравшего ни одного сражения, страдальца Николая Второго и Архимеда. Иван Захарович ведь тоже периодически кричит «Эврика!», когда ему мысль ударяет в голову в самых неожиданных случаях, или то, что великий грек на самом деле кричал, когда поскользнулся и упал в воду. Иван Захарович был твердо уверен, что, поскользнувшись, любой человек выкрикивает другое слово или слова, просто пресс-атташе Архимеда умело провел пиаровскую акцию и запустил в народ «эврику». От меня требовалось придумать для потомков, что в именно в минуты озарения орет российский крестный отец. В дальнейшем по мотивам книги (лучше – нескольких) Иван Захарович планировал снять сериал о буднях и праздниках российской мафии, ушедшей в серьезный бизнес.
– Ты знаешь кого-нибудь более подходящего на роль героя романа, чем я? – вопрошал пьяный Иван Захарович. – Материала у тебя, я думаю, и так хватит. Ребята еще подкинут. Вперед, Юля! И родина тебя не забудет. Я по крайней мере.
– Интересно, привезут завтра шмотье или нет? – задумчиво спросила Татьяна, не ожидая ответа, когда мы наконец распрощались с Иваном Захаровичем.
К нашему удивлению, вещи привезли – две спортивные сумки и кейс. Мне было некогда участвовать в разборе вещей своего законного мужа, и я оставила это занятие его любовнице, с которой договорилась встретиться напротив входа в «Кресты» в два часа дня. После чего я отбыла за Пашкой, с которым мы вместе и приехали на Арсенальную.
* * *
Как и в прошлые разы, я встретила там нескольких своих знакомых. Сама же присоединилась к Сан Санычу, прибывшему для допроса подследственных, а Пашку отправила вместе с Татьяной в зал приема передачек, где Татьяна собиралась класть деньги на счет нового представителя спецконтингента, на сей раз – немецкого происхождения.
– Паша, если что-то интересное заметишь – снимай, – велела я оператору, а сама отправилась на свидание.
В этой комнате мне уже доводилось встречаться с Сергеем во время нашего первого официального свидания, когда мы разговаривали через стекло. Стеклышко, конечно, никуда не делось, как и телефонные аппараты. Процедура проходила в давно заведенном ритме, повторяющемся изо дня в день, кроме воскресений: группу женщин (на этот раз из шести человек) завел внутрь свободный контролер…
С момента нашей последней встречи Отто Дитрих немного осунулся, правда, никаких фингалов и прочих внешних повреждений его немецкого организма я не заметила. Выглядел он немного потрепанно, но он никогда и не напоминал ухоженного английского лорда. По виду и не скажешь, что барон.
– Здравствуйте, Юля, – приветствовал он меня.
– Мы же вроде на «ты», – напомнила я, а также напомнила (или сообщила?), что разговор наш может прослушиваться.
Я попросила мужа рассказать о его злоключениях.
Немец вздохнул и поведал мне, что у русского друга Ивана ему жилось хорошо. Кормили на убой, поили вдосталь разными коктейлями, он названия записывал.
– Юля, спроси у Ивана, он не потерял мои записи? Они для меня очень важны! Я буду писать следующую книгу о России. Целую серию книг напишу. Юля, ты можешь передать мне сюда бумагу? Я почти все использовал из того, что у меня было.
– Хорошо. Скажи, что тебе еще нужно.
Я как раз сообщила, что Татьяна прямо сейчас стоит в очереди и положит (или уже положила) ему деньги на счет. Но какие вещи ему нужны? Что из продуктов переслать в передачке?
– Водку, жаль, нельзя, – вздохнул Отто Дитрих. – И пиво. А так деньги мне уже положили из консульства, так что я питаюсь нормально. И вещи тоже принесли: бритву, зубную щетку, одежду. Все есть. Но Тане скажи спасибо. И тебе спасибо. А передать нужно бумагу. И ручки, несколько. Я пишу книгу, раз есть время.
Слушая немца, я слегка прибалдела. Он вроде бы в нашей тюрьме чувствует себя очень неплохо! Ну, я понимаю, если вор в законе тут как рыба в воде, для него ведь тюрьма – дом родной, ну, криминальный авторитет, ну, крутой бизнесмен наш, который все и вся подкупит и которому друзья с воли помогут, но этот-то? Или живо еще в наших людях трепетное отношение к иностранцам?
– С кем ты в одной камере? – уточнила я.
– У нас хорошая камера, – сказал Отто Дитрих, расплываясь в радостной улыбке. – Шесть человек. Но места мало зарядку делать. И спортзала нет.
Еще бы тебе место для зарядки! Как я поняла, в камере стояли два ряда трехъярусных нар. А если вспомнить, что тюрьма строилась как одиночная… Плясать там точно негде.
Они в камере и не пляшут, по словам Отто Дитриха, они там поют песни – на разных языках. Концерты устраивают, только вертухаям почему-то это не нравится, они свои морды в кормушку засовывают и говорят: «Прекратите балаган!» Но Отто Дитрих им тут же начинает рассказывать о правах человека, и вертухаи морды из кормушки очень быстро убирают, и концерт продолжается. Иногда по заявкам из других камер.
– Юля, ты ведь не знаешь, я очень хорошо пою, даже в детстве пел в церковном хоре. Я хотел дальше петь, но папа умер, а мама сказала: надо заниматься бизнесом. Семейное дело продолжать. Кроме меня, было некому. И я стал торговать лекарствами. Но я иногда пою. Для души, как говорят у вас в России. Мы поем «Интернационал» на двух языках – немецком и русском. Всем, кроме вертухаев, нравится. У меня было небольшое непонимание с одним сокамерником… Он – пожилой человек, многое пережил. Но, мне кажется, теперь мы и с ним нашли общий язык. Мы оба считаем: во всех бедах народа виноват не народ, а правители. Поэтому он больше не винит меня во вторжении моих соотечественников на вашу землю в сорок первом году.