А Морана всё приживляла к изначальному волосу новые, звериные и человечьи. Все, какие могла подобрать. Потерянные медведем и волком у водопоя, неосторожно состриженные и выметенные из избы… Лишь много позже поняли горько наученные Люди, как опасно бросать ногти и волосы, поняли, что подобный сор нельзя беспечно мести вон на потребу злым колдунам – надо тщательно собирать его полынными вениками и сжигать в чистом огне… Что поделаешь: никто не научил их, пока было время. Ведь Боги сами были тогда доверчивыми и молодыми и не ведали всех путей и хитростей Зла.
Змей же вырос, как на дрожжах. Повадился выбираться за Железные Горы, в широкий солнечный мир. Летал меж облаков, ходил в облике человека, бегал зверем прыскучим, носился по лугам вихорем, столбом крутящейся пыли. Превращался во всё, что угодно, лишь стоило пожелать. Было в нём без числа сутей – порою сам забывал, что родился всё-таки Змеем. Памяти ему, как и разума, досталось едва-едва. Зато силушки – невпроворот.
Пришлось с ним помучиться самой Моране, вскормившей его ради злого служения. Как-то приказала она подросшему Волосу:
– Слетай на вершину неприступной горы, принеси иголку синего льда, самого холодного, какой сумеешь найти.
Ибо открылось злодейке: лишь из этого льда можно выковать усыпляющий гвоздь. Но Волос заупрямился:
– Не хочу!
Поймал клубок ниток, покатил по полу, затеял игру. Озлилась Морана – да как огрела его поперёк спины прялкой, на которой ночами пряла Людям несчастья:
– Кому сказано!
Заплакал обиженный Змей, пополз вон из пещер, на ходу утирая огромными лапами слёзы. Взмахнул жёсткими крыльями, взмыл в небо повыше горных вершин… но увидал колесницу Даждь-бога, сияющее Солнце – и мигом забыл все наказы хозяйки. Подлетел поближе, залюбовался:
– Какое блестящее! Подари, а?
Величавый сын Неба улыбнулся юному чудищу, заглянул в радужные, лишённые смысла глаза. И ласково молвил:
– Как же я подарю тебе Солнце? Оно не моё, не твоё, оно каждому поровну светит.
Ничего не понял Змей Волос и начал выпрашивать:
– Да я не насовсем – поиграю и принесу…
– Нет, – покачал золотой головой могучий Сварожич. – Ищи другие игрушки.
Тогда Змей распахнул пасть, показывая тьму-тьмущую кривых, острых зубов:
– А я тебя укушу!
Понял Даждьбог – надо Змея умуразуму научить. И повернул огненный щит прямо на Волоса:
– Кусай!
Вскрикнул Волос, будто кто хлестнул его по глазам, кувырком отлетел прочь, прикрылся лапами и вновь заскулил:
– Клубок покатать не дали, побили… и ты тоже дерёшься…
– Я бы не дрался, когда бы ты не кусался, – усовестил его сын Неба. И смягчился, не привыкнув долго сердиться: – Да ты, вижу, не знаешь совсем ничего. Давай лучше дружить, я тебе обо всём сказывать стану.
Змей обрадовался:
– Давай!
Целый день они вместе летели высоко в небесах, от восхода к закату, и Податель Благ рассказывал Волосу о зелёной Земле, о лесах, лугах и полноводных реках, о рыбах морских и гадах болотных, о птицах, зверях и Людях. Рассказывал о светлых Богах и о малой силе, живущей повсюду: о Домовых, Водяных, Леших, Болотниках, Банниках, Омутниках, Русалках, Полуднице…
Что запомнил из этого Змей с бестолковыми радужными глазами, что не запомнил – нам знать неоткуда. Говорят, однако, что вечером, у берега западного Океана, он разогнал уток и лебедей и сам впрягся в лодью, играючи перевёз в Нижний Мир коней с колесницей. Распрощался и полетел домой.
Морана встретила его помелом:
– Почему лёд не принёс, скользкое твоё брюхо?
– Какой лёд? – искренне изумилось чудище. Злая Морана принялась охаживать его по бокам:
– Будешь помнить, беспамятный! Будешь помнить, что тебе говорят!
Съёжился Змей в тёмном углу, в третий раз залился слезами:
– Улечу от тебя на небо, к Даждьбогу! Он добрый!..
Вот когда страшно сделалось лютой ведьме Моране. Поняла, что не превозмогло её мёртвое зло добрых живых начал, из которых создан был Змей. Ведь и та гулящая баба не такова родилась. А ну вправду переметнётся к Сварожичам…
Вмиг сменила Морана гнев на милость, приголубила Волоса, налила ведерную чашу тёплого молока, сбила яичницу из сорока яиц, заправила салом. Вылакал Змей молоко, досуха облизал сковородку… забыл все обиды, разлёгся вверх животом, глаза блаженно прикрыл. А злая Морана его зубастую голову на колени к себе уложила, принялась под подбородком чесать:
– Ты меня слушайся. Я тебя научу, как у Даждь-бога игрушку блестящую отобрать.
Змей обрадовался:
– Правда научишь? – но тут же сунул в перемазанный молоком рот палец со страшенным отточенным когтем, наморщил узенький лоб, тщетно силясь что-то припомнить: – А он говорил… ни твоё, ни моё… Всем поровну светит…
– Всем поровну? – усмехнулась Морана. – Ему, жадному, просто делиться не хочется. А ты, глупый, и слушаешь.
– Я думал, он красивый и добрый, – огорчился легковерный Змей. – Он мне рассказывал…
– Теперь я буду рассказывать, – перебила Морана. – Говорил ли он тебе о золоте и серебре, о дорогих блестящих каменьях? Это занятнее, чем про луга и леса. А про девок красных хочешь послушать?
– Хочу! – закричал Змей на всю пещеру. – Хочу!..
Беспутная баба, чей волос украла злая Морана, так и не сведала о пропаже. Гулёхе не было дела даже до собственного дитяти – всё бы пиры, всё бы наряды, всё бы дорогие бусы на грудь. Так и подросла её девочка, никогда не сидевшая на отцовских коленях, подросла неухоженная и нелюбимая. Только слышала от матери – отойди да отстань. И вот как-то раз наряжалась та для заезжего друга, для гостя богатого. А девочка, на беду, всё вертелась подле неё, тянулась к самоцветным перстням, к заморскому ожерелью… и нечаянно уронила на пол шкатулку. Мать ей в сердцах – подзатыльник:
– Да что за наказание! Хоть бы Леший тебя увёл в неворотимую сторону!..
И только сказала, как будто холодный вихрь прошёл по избе. Сама собой распахнулась дверь, и девочка, вскочив, побежала:
– Дедушка, погоди! Дедушка, я с тобой, погоди!..
Известно же, материнское слово – нет его крепче, как приговорит мать, всё сбудется. Благословит – так уж благословит, проклянет – так уж проклянет. Даже Боги, бывает, перед её властью склоняются. И вот не подумавши брякнула горе-мать тяжёлое слово, да не в час и попала. Опамятовалась, кинулась следом:
– Стой, дитятко! Стой!
Куда там. Бежала девочка, словно кто её нёс, лишь пятки резво мелькали: