– Хорошо, – кивнул Ангес, – я больше не требую от других того, что не сделал бы сам, но моя память пока слишком тяжела для тебя. Ты отдаешь себе отчет, что я узнаю о тебе все?
– Да. Я бы вырвал из своей жизни многое, но это невозможно.
– Каждый, кто чувствует и помнит, так полагает, но нельзя убить часть себя. Ты готов?
– Да, – Роман отпихнул пискнувшую лльяму. Ангес протянул ему руку, и они оказались на вершине какой-то скалы. Внизу клубился туман, вверху в темно-синем, как глаза Ангеса, небе сияла одинокая алая звезда.
– Ты готов? – повторил Воин, и эльф поднял взгляд, столкнувшись со взглядом бога. Он еще мог отступить, Ангес бы не стал настаивать, но Роман выдержал – и канул в прошлое.
И вновь танцевала Криза, вскидывая смуглые руки. Темные волосы метались, как тени, а тени на стенах повторяли ее движения. Криза танцевала, а он играл, и струны резали пальцы в кровь. Криза танцевала, а он ее терял. Даже не терял, а отдавал другому, понятному, смертному, сильному... Пусть уходит, так надо. Потому что страшно идти по вечности со сгоревшим сердцем.
Бешеный бой гитары, стук подкованных сапожек, восхищенные, горящие глаза Уррика, все понимающий взгляд Геро. Эстель Оскора, любившая Рене больше Тарры и обманутая им и Залиэлью. Он должен был умереть, но умер Преданный. Великий Лебедь, как он закричал на алтаре, а Геро исчезла в сине-черном пламени. Синее и черное...
Всегда синее и черное! Зима, снег, плеск горной реки и юноша, который завтра умрет. Он солгал ему, потому что иначе не мог. Он сказал, что смерти нет, а она есть, и она не Добро и не Зло, она – равнодушие, тупая тварь с мордой жующей овцы... Она не всесильна, хоть и неотвратима. Рене вырвался и вернулся. Его любовь – спасение Тарры, сказала Эаритэ. Его жизнь страшнее смерти, кричала старая Зенобия.
Рев прибоя, тревожные крики чаек. Черный конь на вершине скалы и седой всадник, поднимающий полные муки глаза. Рене не велел к нему приближаться. Топаз, сын Топаза, задрожал и впервые в жизни ослушался хозяина... Черная Цепь с зелеными камнями, вцепившиеся в нее, как в спасение, сильные пальцы... Он заставил Рене пожать протянутую руку. Это было страшно обоим, но они справились и со страхом, и со смертью, вернее, справился Рене. Роман не представлял, что можно жить в таком аду, но Аррой жил, потому что знал, что должен. А они должны вернуться, чтобы Тарра не стала тем, чем стало Светозарное...
– Эта участь Тарре не грозит, – усталый голос вырвал Рамиэрля из многоцветного вихря. – Светозарное уничтожили мы. Да, на развалинах что-то стало прорастать, и Дракон низверг все в небытие. Это – конец, Рамиэрль, и это не самое страшное. Богов можно уничтожить, но, к счастью для них и их обиталищ, их никто не пожелает спасать.
2896 год от В.И. 29-й день месяца Иноходца. АРЦИЯ. ГРАЗА
На глине под навесом сохранился отпечаток конского копыта. Атэвскую боевую подкову Рафаэль узнал сразу. Али, вернее, главный над калифскими конями, оставил новому хозяину Садана множество таких. Рито смотрел на след и чувствовал, что его сердце бешено колотится. Одно дело надеяться или слышать чужие заверения, другое – видеть своими глазами! Сандер был здесь с какой-то таинственной Ней, он жив и здоров, а остальное – ерунда.
Лес у края болота жил своей жизнью, стремительно избывая воспоминания о людях. Там, где у прежних хозяев лесной хижины было что-то вроде огорода, разрасталась крапива и еще какое-то растение с мясистыми большими листьями. Зеленые стрелы проросли сквозь посеревшие доски вкопанного в землю стола, в забор и стены лачуги вцепились побеги мокрого вьюна. Дверь была закрыта и подперта деревянным обрубком, но не заперта, и Рафаэль вошел в низкую комнату. Жалкие крестьянские пожитки, почти голые стены, в углу пучки каких-то трав... Ничего, что бы напоминало об Александре или рассказывало о его спутнице.
– Нашел! – Серпьент, разумеется, тоже не преминул забраться в дом и вовсю шуровал в дальнем углу.
– Что нашел?
– Царка! Бочонок. Почти целый!
Этого еще не хватало! Самомнения трезвого Крапивника с успехом хватало на сотню властителей земных, но, заполучив столько царки, он объявит войну не только Тартю и его актерам, но всем орденам и всем колдунам! И, самое печальное, оторвать Серпьента от добычи труднее, чем загонять до упаду десяток быков, а ждать нельзя! Нельзя! Нужно немедленно возвращаться. Откуда у него возникла такая мысль, Рито не понял, но Серпьент внезапно оторвался от драгоценного бочонка, и с его физиономии сошло обычное глумливо-самодовольное выражение.
– Что-то прошло. Очень сильное и гнусное, – Серпьент был не на шутку встревожен.
– Я ничего не заметил, – Рито стремительно выскочил на двор, обошел халупу, сбежал по тропинке к болотам. Над спокойной золотистой водой мирно склонялись молодые тростники. – Все тихо вроде бы.
– Именно, что тихо. Сам дурак, так на умных погляди. Где стрекозы? Где птицы, где лягушки, где гусеницы, наконец?!
Гусениц и стрекоз и впрямь было незаметно, куда-то попрятались даже водомерки, но тишина длилась недолго. Пискнула какая-то птица, словно из ниоткуда вынырнула голубая стрекоза и пристроилась на остром листе осоки. Болото зажили обычной летней жизнью.
– Оно ищет нас?
– Не, оно мимо шло. – Крапивник плюхнулся на траву, заложил ногу за ногу и уставился на стенку хижины, у которой немедленно поперли вверх крапивные стебли. – Так лучше будет, а то, не приведи гусеницы, какие-нибудь ромашки вырастут. Не люблю. Глупые цветы... "Любит – не любит, плюнет – поцелует... " Тьфу!
– Да уж, – согласился Рито, – на крапиве гадать еще не научились.
– Гадать? – возмутился Серпьент, успевший забыть о промелькнувшей угрозе. – Так я и дам из-за глупости щипаться?! Нагадить кому-то – это да, это полезно, а гадать ни-ни! Слушай, короля твоего мы всяко не догоним, давай снова за этих актеришек возьмемся! Вот смеху-то будет... Я продолжение песенки придумал. Хочешь?
– Нет.
– Это еще почему? Я сейчас в самой буйной силе, они от меня не отвертятся! Ну, давай, а? Клин клином. Они народ накрутят, а мы раз – и в нашу корзинку!
– Серпьент, я возвращаюсь в Гран-Гийо. Немедленно. Надо рассказать Шарло и Эгону про Сандера и про эти теятеры. Пусть вызывает Крэсси и остальных, надо что-то решать. А ты давай, гоняй этих бездарей, я тебе в этом только помеха.
– В одиночку?! – надулся Крапивник. – Скучно!
– Зрителей тебе мало?
– Мало! Они же не знают, что это делаю я!
– Ну, поехали со мной.
– Бум-бум-бум, – нахмурился Кулебрин, – не пойду я с тобой. На теятер я управу нашел, проешь их всех гусеница. Раз запели про крапиву, не заткнутся до осени. О! Смотаюсь-ка я в столицу, разберусь, откуда ноги растут, да на Тартю вашего гляну.
– Вряд ли он тебе понравится, – хмыкнул Рафаэль.
– Тем более, – в зеленых глазах Крапивника мелькнула гордость, – я знаю, что с ним сделать! Будет чесаться! Вот. Когда чешутся – глупеют, а глупый враг – это хорошо.