– Если Аршо-Жуай готов дать сражение, то да.
– Он готов, – взгляд Диего стал мечтательным, – мы навещаем их каждую ночь, ифранцы злы, как атэвские садданы, но нас им не поймать. Значит, они злятся на своего маршала. У них уже почти нет палаток, а об обозе с лодками и прочей дребеденью им пришлось забыть еще в Кер-Женевьев. Каждый раз я захватываю ровно одиннадцать пленных и на следующую ночь отпускаю, – мириец скромно потупил глаза, – ммммм, не совсем одетыми... Кроме того, цветы и письма...
– Письма? Диего, ты меня в гроб вгонишь!
– Тебя нет, но ты сам сказал, что Ньер очень широк и на ифранском берегу не слышно, что кричат твои люди. Мы обгоняем Аршо и на видных местах пишем и рисуем то, что ваши воины хотят им передать. Уверяю вас, против истины мы не грешим.
Сезар замахал руками, захлебываясь хохотом. Услужливое воображение нарисовало ему Ипполита Аршо-Жуая в ночном колпаке с очередным букетом, испакощенные стены и ухмыляющиеся черноглазые физиономии. Мирийцы никогда не станут серьезными, даже если будут умирать. Они не боятся смерти, странно, что именно Мирию так подмяли клирики, или все дело в герцогской семье? Но сейчас Энрике поднял голову. Он отказался от своего предыдущего завещания в пользу младшего сына, и наследником провозглашен пропавший Рафаэль. Жаль, что Рафаэль не узнал о том, что его отец вырвался из лап циалианок. Как бы то ни было, его собственный сын и наследник в Мирии в безопасности, и слава святому Эрасти. Как бы Марта с матерью и Монтрагэ ни храбрились, осада есть осада... Герцог Оргонды усилием воли вернулся на берега Ньера. Лиарэ выдержит, если он через несколько дней остановит и уничтожит армию Ипполита. Дарнийцы без поддержки на штурм не полезут.
– Диего!
– Да?
– Тебе не будет трудно передать Аршо-Жуаю еще один букет? От меня!
Привольем пахнет дикий мед,
Пыль – солнечным лучом,
Фиалкою – девичий рот,
А золото – ничем.
Водою пахнет резеда
И яблоком – любовь.
Но мы узнали навсегда,
Что кровью пахнет только кровь.
А. Ахматова
2896 год от В.И. 29-й день месяца Лебедя. ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД
Анри Мальвани любил повторять, что хороший полководец любую кочку сделает крепостью, а плохой любую крепость – ловушкой. Оставалось выяснить, кто из полководцев лучше – его сын или Ипполит Аршо-Жуай. Оба – и ифранский маршал, и оргондский герцог – рвались к одному и тому же месту, туда, где Ньер широко разливался по плоской, как тарелка, Лоакской равнине. Лето выдалось жарким, и знаменитая мель, отчего-то именуемая Поросячьим бродом, уже кварту как стала проходимой для конницы. Сезар не сомневался, что его противник прекрасно осведомлен, что к его услугам мост, который не разрушишь и не подожжешь. Было совершенно очевидно, что Жуай решился на битву, осознав, что, не разбив Мальвани, к Лиарэ ему не пройти.
Ифранцы могли себе позволить потерять большую часть второй армии, ведь у них оставалась первая, а если Жоселин раскошелится, появится третья. Сезар на подкрепление не рассчитывал, а посему было нужно не только расколотить Аршо, но и сохранить не меньше двух третей своих людей.
– Что вы думаете от этом месте, сигнор? – граф Гартаж указал рукой на реку, отражавшую полыхающие закатные облака.
– Куда важнее, что о нем думает наш ифранский друг, – пожал плечами Сезар.
– Это очевидно: если не перейти Ньер здесь, придется тащиться до Святой области, а святые отцы хоть и любят ифранское золото, будут от этого не в восторге. Им же положено войну порицать. Да и времени у Аршо нет – дарнийцы появятся у Лиарэ со дня на день, так что придется рискнуть.
– Похоже на то, – Сезар приподнялся в стременах, разглядывая поле будущей битвы. С пологого холма открывался очаровательный вид. Теплый вечерний ветерок колыхал созревающие хлеба, по разгороженным живыми изгородями пастбищам бродили коровы и овцы, а вдали сквозь буйную зелень черешен и слив просвечивали черепичные крыши: село Поросячий Брод было большим и богатым.
– Мы загубим им весь урожай, – вздохнул Эжен Гартаж.
– Лучше пожертвовать пшеницей, чем свободой.
– Для нобиля, безусловно, а для крестьянина...
– Оргондские крестьяне не хотят становиться Ифранскими, – Сезар Мальвани ловко прихлопнул усевшегося на шею его коня овода. – Ни для кого не секрет, сколько шкур дерет со своих подданных Паучиха. Но пшеницу мы и впрямь вытопчем, никуда не денешься. Ладно, оставлю взамен трофейных лошадей, но сначала придется победить.
– Как называется эта речонка?
– Лягва. Очень подходящее имя, к слову сказать: не берега, а сплошное болото.
– Конница не пройдет?
– Куда там! Здесь глина почти на поверхность выходит, не земля, а кисель!
– Значит, одна стена у нас есть, – улыбнулся Эжен Гартаж, – дело за тремя остальными.
– За тремя? Вам не нравится холм, на котором мы стоим?
– Слишком пологий.
– Ничего, сгодится, – Мальвани еще раз оглядел рябой от ветра Ньер, ядовитую зелень болотной травы в устье Лягвы, широкий луг между болотом и холмом. Природа сделала все, что могла, теперь дело за людьми. Герцог подозвал аюданта:
– Сержи, поезжайте в деревню, соберите крестьян. Нужно за ночь укрепить берег. Ничего особенного: плетни, деревянные щиты, кое-где разрушите спуски к воде. Передайте старосте, если мы победим, их труд будет оплачен – и оплачен хорошо. Насчет плотов помните?
– Монсигнор!
– Не надо обижаться, я себя спрашиваю чаще, чем других. Отправляйтесь.
Виконт Терован привстал на стременах, отдавая честь, и поскакал вниз. Сезар перехватил взгляд Гартажа, и тот опустил глаза. Мальвани понял, о чем, вернее, о ком он думает. На Гразском поле остался единственный сын Эжена, теперь после смерти графа титул перейдет к дальним родинам, если, разумеется, Гартаж не женится второй раз. Он еще не стар, может рискнуть.
– Сезар, даже если мы победим...
– Это никого не вернет? Не вернет, но наша победа нужна и им.
– Не пытайтесь меня утешить, вам не веселее, чем мне. Скажите лучше, как вы нашли новые алебарды?
– Великолепно. Тут тебе и бронебойная пика, и крюк для всадников, и серп для коней хотя лошадиные ноги мне жаль.
– Мне тоже. Люди сами выбирают свой путь, кони – нет.
– Людей тоже запрягают. Ифранцы о последней выдумке Сандера еще не осведомлены?
– С арбалетчиками? Нет, хотя странно, как до этого раньше никто не додумался.