Рафаэль с растущим беспокойством вглядывался в наглухо закрытые, несмотря на белый день, окна и двери. Проклятый, что же там произошло? А может, хитрый канцлер вывесил флаг, а сам подхватил сынка с невесткой и – вон из города? С него станется. Старый лис наверняка узнал о Гразской битве до того, как предатели сделали свое дело и здесь, а Антуану с Тартю не по пути. В любом случае торчать у запертого дома и привлекать внимание незачем. Дарнийцы говорят, что месть – это не огонь, а лед, и Кэрна в кои-то веки решил прислушаться к умному совету. Шарло и Кати куда важнее поганых «пуделей». Он рассчитывал на Артура, но, видимо, недооценил Аганна.
Маркиз Гаэтано проехал мимо дома с лиловым флагом и остановился у небольшого кабачка, из окон которого был виден и особняк Бэрротов, и часть улицы. Денег он не считал – кошель Штефана был полон, да и у него самого имелось золотишко. Простой плащ с капюшоном и дорожные доспехи делали Рафаэля похожим на мелкопоместного нобиля, сорванного с места войной и странными слухами. Дородный хозяин внимательно посмотрел на гостя, но этим и ограничился. Спросил только, будет ли монсигнор ужинать в общем зале или в своей комнате. И то и другое имело свои преимущества. Внизу можно прислушиваться к чужим разговорам и следить за входом в дом, наверху порасспросить того, кто принесет еду. Немного подумав, Рито выбрал второе. Весть о поражении по городу и так разнеслась, так что пол-оры никого и ничего не спасут.
Поднос с едой притащил сам хозяин. Молча поставил на стол миску с дымящимся, вкусно пахнущим мясом, кувшинчик с подливкой, нарезанный толстыми ломтями хлеб, тарелочки с сыром и приправами и бутыль вина.
– Монсигнор доволен или что-нибудь еще?
– Все в порядке. Я давно не был в столице, ты не знаешь, – Рито решил быть подипломатичнее, – что случилось в доме напротив? Почему там траур?
– Ой, монсигнор, – толстяк колыхнулся всем своим внушительным телом, – тут такое было… Как раз в день, когда битва была. Старый граф из окна вывалился прямехонько на копья, а виконт с сигнорой в одночасье померли. Видать, отравили, в Бэрротах ведь кровь Арроев есть, и законная, без кошатины. А может, боялись, что Артур «пуделям» помешает, вот и порешили их, а старик увидел, что с сыном и невесткой, и с собой кончил.
– Отравили?
– Говорят, так. Синяков было немерено, лейтенант Паже приезжал, да кого тут только не болталось.
– Похороны были?
– Простите, монсигнор, чьи?
– Бэрротов.
– Нет, – удивился трактирщик.
Разумеется, никаких похорон не было и быть не могло, ведь не прошло и десяти дней. Какой же он все-таки дурак, знает же арцийские обычаи. Даро сейчас в домовом иглеции вместе с мужем и свекром. При желании он может ее увидеть. Мертвую.
– Графа, того не жалко, гордый больно был и себе на уме, – продолжал трактирщик, – а про виконта и сигнору слова плохого не скажу. Он – рыцарь лучше не придумаешь. А сестра ваша, уж вы простите, монсигнор, вроде звездочки была. Хоть и высоко, не дотянешься, а посмотришь – душа радуется. Так что сочувствуем мы вам…
– Ты меня узнал?
– Да, но я никому не скажу. Мне кошачье дерьмо не нужно, я за законного короля.
– Тогда расскажи мне то, что знаешь. Садись…
– Благодарю, монсигнор, – трактирщик с готовностью уселся на один из тяжелых стульев, – но что я могу сказать? Я человек маленький, вы знаете больше меня… Наступают поганющие времена, монсигнор! Видать, крепко мы Триединого прогневали, что он оставил нас без короля. Говорят, когда последний из Волингов падет в битве, Проклятый вырвется на свободу и взойдет Темная Звезда…
Толстяк рассказывал еще что-то про грозу, которая сожгла циалианский храм, про то, как в полночь на западе зажглась заря, про крыс, ушедших поутру из города и запрудивших все улицы, ведущие к реке, про то, как пропал лейтенант Паже, а Жорес Аганнский хитростью разоружил гвардию и привел в город своих людей, но Рито не слушал. Ему казалось, что он вычеркнул сестру из своей жизни, и вот она умерла, умерла, и он больше никогда ее не увидит. Он так и не выслушал ее, а теперь поздно. А раз поздно, нужно думать о том, что еще можно спасти.
– Я оставлю здесь коня и доспехи?
– Разумеется, монсигнор… Но, может, вам лучше уехать? Домой или, уж простите, к Лосю… Времена сейчас нехорошие, прямо скажем… А вы были на стороне Тагэре.
– Я и сейчас на стороне Тагэре, – сверкнул глазами Рито, – потому и приехал. Я должен сделать одну вещь.
– Да хранит вас Святой Эрасти, монсигнор, – вздохнул толстяк, – вас и короля, а на дядюшку Клода можете положиться, живите хоть до Темной Звезды. И деньги уберите, не возьму я их, не упырь…
2895 год от В.И. 20-й день месяца Собаки ФЕЙ-ВЭЙЯ
– Сестра, – девчонка-послушница почтительно наклонила голову, – вас просит бланкиссима.
– Спасибо, Алина, – сестра Мария приветливо кивнула вестнице. Девушка хотела, чтобы ей доверяли все – от Ее Иносенсии до последней прислужницы, не говоря уж о рыцарях Оленя. Когда-нибудь она соберет урожай любви, который столь старательно сеяла. Мария понимала, что великие цели достигаются неустанным трудом. Конечно, если повезет и судьба даст шанс, его нельзя упускать, но рассчитывать на везение и тем более лезть напролом нельзя. Молодая монахиня знала, что нужно казаться проще, чем ты есть, пусть каждый видит в тебе то, что хочет.
В свои двадцать пять Мария достигла немалого, но поручения Анастазии не мешали ей исправно заниматься повседневной работой. Она по вечерам читала в храме перед вечерней службой, а по утрам занималась с девочками, только-только вступившими под крышу обители. Большинство из них вернется к своим семьям, обученные хорошим манерам, древним языкам, музыке и домоводству. И никто, в том числе и они сами, не будут знать, что кроме благонравия они вынесут из монастыря кое-что еще.
Некоторые останутся и примут обряд послушания, а потом и вступят в сестринство. У них будут свои наставницы, в большинстве своем холодные и жестокие, и память о доброте и внимании сестры Марии не только их поддержит, но и сделает верными сторонницами, когда она начнет действовать. Правда, будет это лет через десять. Девушка понимала, что слишком рано себя обнаружить – значит проиграть. Но и медлить нельзя. Ее красота должна сыграть немалую роль в осуществлении задуманного, а значит, к сорока годам она должна получить рубины Циалы.
Сделать это можно, опираясь на рыцарей Оленя, которые, хоть и дали обряд безбрачия, остаются мужчинами. Пусть каждый из них думает, что именно он владеет ее душой, а если они победят, будет владеть и телом. И Мария научилась смотреть мимо мужчин в белых плащах, но так, что каждому казалось, что она только что смотрела именно на него и в смущении опустила глаза. А глаза Марии достались от отца – огромные, опушенные длинными загнутыми ресницами, синие и спокойные, как речной омут в месяце Лебедя. Тот самый омут, в котором водятся черти.
Однако сейчас, спеша на встречу с Ее Иносенсией, сестра Мария постаралась выглядеть как можно безмятежнее и холодней. Анастазия ей доверяла так, как женщина может доверять женщине, а потерять такое доверие очень просто. Наскоро затянув волосы, чтобы золотые локоны, упаси святая Циала, не вылезли из-под покрывала, циалианка постучала в дверь Предстоятельницы. Та ее ждала.