— Они все тут? — спросил рёт, не в силах слушать здешнюю тьму. — Про которых написано на стене?
— Нет, конечно… — Гай откликнулся немедленно, видно, ему молчать тоже было невтерпеж. — На камнях из Скадарии выбиты имена погибших во славу Империи, от Приска Спентада до Андрона, но мертвых сюда не свозили. Кроме убитых во время той осады… Их прах, если все сделали честно, поместили в двадцать больших урн… Две малые урны в центре — тогдашний комендант крепости, он через год после осады погиб, и Тит Спентад. Сенатор, дед первого Приска… Он, то есть Тит, завещал развеять свой пепел со стен Скадарии, только его не послушали, похоронили в фамильной усыпальнице… Потом Постуму взбрело в голову исполнить волю предка, только по-своему. Правду сказать, это многих разозлило…
— Зря. — Мысли опять не желали становиться словами, но Гротерих их как-то запряг. — Этот Тит хотел вернуться в молодость… К тем, кто для него важнее всего. Он был одним из них, они честно дрались… Воины заслужили почести, а Тит — возвращение… Не знаю, как сказать, только ваш Постум сделал правильно, а Мирон — нет! Это не его слава и не его дом!
— Слава не его, а сила пока за ним… Что противно, так это то, что ему были рады. После того, что начудил Сенат. А уж как радовались Сенату, когда Андрон умер без наследников… Захотели жить как в Велоне, как в Велоне и огребли; как в настоящем Велоне, не в том, что стультиям снится.
— Ульвинг говорил, — припомнил рёт, — когда Сенат решил не брать императора, на улицах всю ночь плясали.
— Отец тоже плясал. Дед — нет, хотя Спентадов и не жаловал, а отец плясал… Он Сенату на радостях статую подарил, только ты лучше ему об этом не напоминай.
Празднества обещали быть хлопотными и утомительными, но Плисфий заставил себя подняться даже раньше обычного. Следовало переговорить с Менодимом до начала церемоний — кое о чем напомнить, кое на что намекнуть, кое о чем условиться. Консул при помощи пары слуг облачился в тяжелое парчовое одеяние, представил, как к вечеру заболят плечи, и разозлился. Бротус с его древностями и Мирон с его дурным вкусом порой делали жизнь невыносимой. Возможно, вымершие бессмертные и таскали на себе по таланту золота, а в храмах проводили больше времени, чем театрах и банях, но консул Нумма уподобляться титанам не желал. Разве что в обмен на десяток лишних лет.
Явился гонец. Комендант Стурна доносил консулам, что вход на мыс Титанов надежно перекрыт и что в столице почти спокойно. Плисфий позволил себе усмехнуться. «Почти» означало намалеванные на стенах гадости, разбитие о свежеводруженные календари и царские статуи горшки с нечистотами и вопли расплодившихся в последний год пророков и прорицателей. Упустить смену летосчисления они, само собой, не могли. Мирона это лишь заводило, а для стоящих в караулах варваров оборачивалось лишними хлопотами, за которые приходилось платить. Что до Небес, то, судя по зарядившей с вечера мороси, возвращенное на пьедестал божество не испытывало к новоявленным наследникам ни малейшей признательности. Плисфий зевнул, выпил поднесенный лекарем бодрящий отвар и спустился к носилкам. Разумеется, на первом же перекрестке пришлось ждать, когда рёты разгонят зевак, собравшихся вокруг очередного предсказателя — молодого парня в тунике с желтой риторской полосой.
Вопящему про казусы Времени-Движения и Неба-Вселенной придурку всыпали с десяток палок и швырнули в ближайшую лужу, слушатели разбежались сами, но настроение стало окончательно дождливым. Нумма все сильнее ощущал себя бегущей в колесе престарелой собакой. О том, чтобы перебраться в загородные поместья, не приходилось и думать: Мирону вечно не хватало денег, и он повадился обирать как тех, кто проявлял излишнюю прыть, так и утративших резвость. Покинуть Стурн тоже не выходило — в варварских землях к чужакам относились по-варварски, а велонцы, поняв, что «пчелы» нынче без жала, перестали привечать беглых стурнийцев. Уйти на покой не получалось, оставалось, пока хватит сил, бежать в колесе или… отправить Мирона проверить, так ли уж божественны его предки. При мысли о том, что сказали бы титаны при виде «потомка», консул рассмеялся. Он все еще улыбался, приветствуя Менодима. Важный разговор начинают с ерунды, и Плисфий рассказал про свихнувшегося умника. Менодиму тоже нашлось чем повеселить друга и соратника.
— Помнишь «Завет титанов», втридорога выкупленный Бротусом у наследников Спурия Физулла? Тот, что так понравился Мирону?
— Его трудно забыть… По крайней мере, до конца празднеств.
— Оказалось, Физулл обокрал умершего чуть ли не под забором бродягу. Смысл, размер, даже многие рифмы — все взято у него! Не следовало Бротусу мешать делам виноторговца Квинта, а он попробовал… Вот и всплыл список настоящего «Завета» и иных песен, приобретенный у означенного бродяги предком Квинта. Так некстати… Бротус вне себя! Он привык доить, а не доиться.
— Зато как будет счастлив Гней Нерониск!
— Не думаю… Это и есть самое смешное. Из списка Квинта следует, что якобы найденную и восстановленную Нерониском «Песнь тьмы и тьмы» сочинили не титаны, а все тот же бродяга. Гней ее подпортил, не без того, но сомнений нет никаких. Наследникам великого изгнанника и нашему не менее великому стихотворцу насыпали гору серебра за то, что валялось на дороге…
— Бротусу придется оплатить еще и молчание Квинта… В этом доме всегда знали, какая пыль станет золотом. Хотелось бы знать… — Плисфий сделал небольшую, но многозначительную паузу. — Хотелось бы знать, сколько на самом деле стоят все добытые нашим другом древности. Хотя бы извлеченная из озера плита и ниннейские урны. Спрошу при случае сына нашего мудрого Квинта, раз уж он не желает превращать движение в пространство.
— Движение в пространство? — самым честным образом не понял Менодим, и Плисфий с готовностью пояснил:
— Так давешний умник называл низвержение Времени, вознесение Неба и столкновение оных. Дескать, это опасно…
— Пророки совсем обнаглели… — заметил Менодим и посмотрел со значением. — Как и звездочеты. Вчера какой-то мерзавец пугал «триумфом светил» и кричал, что оскорбленное Время отомстит оскорбителям. Он был глуп, и его схватили.
* * *
Гротерих в новом доспехе стоял между Арзульфом и рыжим Фрамом, глядя на растекающуюся по храму толпу. Рёт был сразу и зол, и спокоен, спокойней, чем декаду назад, когда вместе с отобранными консулом Бротусом воинами впервые увидел «возрожденный Стурнон». Сотню северян вырядили в золоченые доспехи и назвали Вечнозвездными. Все это было глупо, но Гротерих явился в Стурн за деньгами, а деньги наемникам платили исправно. Получив свои стурнии, рёты отправились к «Трем конягам» и выпили по половине чаши, выплеснув вторую половину за плечо — откупились от увязавшегося следом зла.
Ульвингу не нравилось все от начала до конца, Гротериху тоже, но их дело было сверкать позолотой, пока товарищи в простых доспехах патрулируют город и сторожат ставший запретным мыс. Городской страже тоже стали больше платить, но работы прибавилось не слишком. Стурнийцы шипели по углам, порой, напившись, орали хулительные песни, но дальше дело не шло. Эти люди разучились защищать хоть богов, хоть границы, хоть себя, но Гротерих все равно собирался остаться, ведь Фенгл послал ему новую встречу со смуглянкой. Девушка была с матерью и еще двумя женщинами, но северянин на сей раз не сплоховал — прошел следом до самого дома, а дальше за дело взялся Гай.