Правда, боевой дух маринеров в поддержке пока не нуждался, беда была в другом. Эландцы на море не знали поражений, но войну на суше уже и забыли, когда вели: болота, горы и непролазные дебри с успехом заменяли стены и армии, да и Таяна по праву считалась надежным союзником. Теперь ветер переменился. Максимилиан прочел достаточно трудов по истории, политике и стратегии, чтобы понимать: взбесившаяся Таяна представляет серьезную угрозу. Если Михай задумал напасть на Гнездо Альбатроса, он соберет армию, превосходящую возможности Эланда в несколько раз. Моряки на суше могут доблестно погибать, но вот победить превосходящего по численности, хорошо обученного противника… Пусть один маринер в ближнем бою стоил пяти, битва сильно отличается от поединка. Армии же, способной действовать на твердой земле, у Эланда просто нет. Предполагалось, что с суши Альбатроса защищает Рысь. Эланд же, в свою очередь, бережет Таяну с моря. Союз казался вечным, а распался за одно лето…
Максимилиан собеседника не торопил. Клирик понимал, что от первого настоящего разговора зависит слишком многое. Если ему удастся стать другом, советчиком и соратником эландского вождя, это не только укрепит позиции Церкви в строптивом Эланде, не только поможет им всем в борьбе с непонятным, но от этого не менее опасным врагом, но и приблизит самого Максимилиана к архипастырскому посоху. И клирик гнал коней, передвигаясь со скоростью, более приличествующей гонцу, нежели одному из князей Церкви Единой и Единственной.
В Идакону они въехали ранним утром, но Арроя в городе не было. Оставив измотанных дорогой приближенных и полуживого Гардани на попечение командора Гоула, кардинал вместе с Зенеком и взявшимся их сопровождать паладином Лагаром бросился на поиски адмирала. Солнце стало клониться к закату, когда они настигли его в небольшой крепости, перекрывающей Северный Приморский тракт. Стража знала Лагара и Зенека в лицо, и их сразу же пропустили.
Максимилиану приходилось иметь дело с особами королевской крови, но в ожидании встречи с Арроем он волновался как мальчишка. Кардинал подготовил короткую, но красивую речь, объясняющую, кто он такой, но Рене, тепло поприветствовав его высокопреосвященство кардинала Эландского и Таянского, заставил клирика онеметь. Он уже все знал! Еще через полчаса Максимилиану казалось, что этот стройный седой человек с юными глазами знаком ему всю жизнь.
— Не буду скрывать, святой отец, — Рене тщательно скрутил послание и вновь вложил его в футляр, — мы рады поддержке Церкви Единой и Единственной. Мы не можем пустить врага во Внутренний Эланд.
Кардинал понимающе кивнул — эландцы по праву слыли отчаянными и бесшабашными, однако таковыми были только жители Старого Эланда, каменистого полуострова, напоминающего очертаниями затаившуюся кошку. Во Внутреннем же Эланде селились ремесленники, земледельцы, пастухи. Они не знали, что такое оружие, — с моря их надежно защищали клинки маринеров, а спину стерегли леса и болота, за которыми к тому же жили друзья! Рождались, разумеется, и во Внутреннем Эланде те, кто мечтал о подвигах и неизведанных странах, но мечтатели уходили на побережье, а в селах оставались те, кто хотел просто жить. И теперь первыми под удар попадали как раз они.
Граница была почти открыта: единственной рукотворной крепостью на сотни вес оставалась Варха — странная цитадель, воздвигнутая незнамо когда и, казалось, щадимая самим временем. Странно, что клирик и адмирал вспомнили о ней одновременно.
— Варха, — Аррой плеснул отставившему пустую миску гостю местной ягодной настойки, — несмотря на свою неприступность, а может быть, именно поэтому, полузаброшена. Туда ссылают, чтоб поостыл, излишне предприимчивый молодняк, там доживают бессемейные ветераны, которым здоровье не позволяет выйти в море.
Максимилиан с пониманием дела кивнул. Кардинал смолоду зачитывался описаниями разных земель и хорошо помнил рассказ знаменитого монаха-географа Люциуса Фальхонита о старинной крепости, стоящей на мощном скальном выступе чуть ниже места, где короткая, но необычайно полноводная Гана, совершив четыре гигантских прыжка, успокаивалась и плавно несла воды к заливу. Серые мощные стены словно бы вырастали из базальтового основания и казались несокрушимыми, а глубина фарватера позволяла пройти к крепости самым большим кораблям, что решало вопрос подвоза припасов и пополнения. Другое дело, что защищать в Вархе было нечего. Водопады надежно запечатывали реку, а что до сухопутного тракта из Гелани в Идакону, то он проходил выше крепости — между вторым и третьим водопадами. Гана там разливалась так широко, что течение почти останавливалось. В сухое время отдыхающую перед новым скачком реку можно было перейти вброд.
Никаких укреплений там, разумеется, не имелось. Торговый и ремесленный люд несколько столетий селился по обе стороны Переправы, где и вырос неплохой городок, в котором бок о бок жили арцийцы, таянцы и эландцы.
— Все они теперь оказались в положении заложников, и что с ними делать? — Рене небрежно откинул спадавшую на лоб прядь. — Не представляю. Поверить, что вчерашние друзья и соседи вдруг стали врагами, всегда тяжело. Люди вечно надеются, что «пронесет»…
— Я понимаю вас, герцог, — мягко согласился кардинал. — Сгонять жителей с насиженных мест, запирать в крепости или насильно отправлять в глубь страны неразумно. Не стоит вызывать ненависть там, где может понадобиться любовь. Церковь обличает Годоя как убийцу, узурпатора и еретика и предает его Великому Проклятию, вы же, герцог, как послушный сын Церкви, обязаны подчиниться. Для начала вам придется закрыть границу.
— Я никогда особенно не задумывался над богословскими вопросами, но сейчас готов преклонить колени перед Святейшим Престолом.
— Пустое, сын мой. Ваш аюдант рассказал мне про Башню Альбатроса.
— Надеюсь, вы не предадите меня проклятию за знакомство с… несколько непривычными силами.
— Напротив. Ваше своевременное появление было, несомненно, чудом, свидетельствующим о том, что Триединый в беспредельной мудрости своей помогает тем, кто ему угоден.
Рене представил себе угодных Триединому болотницу, Прашинко и Гиба и не смог сдержать усмешки…
— Проше дана, — кардинал также улыбнулся одними глазами, — помощь Триединого может принимать самые неожиданные формы, но я не собираюсь обсуждать вашу… лошадь. Во главе любого дела должен стоять человек, облеченный доверием Церкви и любовью народа. Вы и есть такой человек, остальное второстепенно.
Церковь согласна с Советом паладинов. Рикаред низложен, вы должны принять корону Эланда, и лучше, если она будет вам принадлежать не по решению нескольких, пусть весьма достойных людей, но по воле Триединого Господа нашего. Его святейшество уполномочил меня передать вам, что был бы доволен, если бы Эланд признал наконец обряд миропомазания. Это условие, на выполнении которого настаивает Церковь.
Рене долго молчал, затем поднял на собеседника ясные голубые глаза:
— Это не условие, ваше высокопреосвященство. Это судьба. Если я доживу до Светлого Рассвета [71] , я приму корону, но не раньше. Эланд не поймет. Мы все еще не такие, как большинство народов Благодатных земель.