Мануэль зажег свет, рассеивая чары полумрака, и огромная гостиная предстала перед девушкой во всей своей скромной красоте. Две широкие ступени вели в комнату с янтарно-желтым ковром посередине. Низкие диваны и кресла, обитые темно-зеленой кожей, окружали мерцающий электрический камин, а противоположный угол занимала новомодная стереосистема. Книжный шкаф около камина был наполовину заставлен нотами и дешевыми романами в бумажных переплетах. Внизу располагался бар, горделиво открывающий взору великолепное разнообразие напитков. Джулия медленно осмотрелась и выдохнула:
— Здесь красиво, но, думаю, вы и сами об этом знаете.
Мануэль помог ей снять пальто и небрежно бросил его на стул за дверью. Затем отправил туда свое и сказал:
— Рад, что тебе нравится. Не люблю отели с вечно заискивающей прислугой, вот и купил собственную квартиру.
Из этих слов Джулия поняла, что перед ней мужчина, который действительно не выносит толпу.
Ее отец любил повторять, что человек, любящий только себя, наверняка не в ладах с совестью. «Или совсем ее не имеет», — мысленно поправила отца девушка, пытаясь представить себе, скольких женщин он сюда приводил. Естественно, Долорес Арривера… Вот только кого еще? Подобные мысли всегда отрезвляли Джулию. Ей следует быть начеку. Мануэль Кортез — опытный светский лев, а не наивный мальчик вроде Пола.
В дверях кухни появился слуга, одетый в черное, и торжественно произнес:
— Добрый вечер, мсье. Все готово, как вы просили. Когда прикажете накрывать на стол?
— Через пару минут, Жозе. Он служит мне с незапамятных времен, — тепло добавил певец, как только лакей скрылся за дверью.
В ответ Джулия понимающе улыбнулась. Он жестом пригласил ее присесть и направился к бару:
— Что будешь пить? Шерри? Мартини? Что-нибудь покрепче?
— Пожалуй, шерри.
Опустив руки на колени, она ждала, пока мужчина колдовал с напитками. Передав ей стакан, он неторопливо зашагал по комнате, попивая неизменный виски. Затем, присев напротив, в своей обычной манере лениво произнес:
— Сегодня ты выглядишь чудесно. Этот цвет тебе очень к лицу.
— Спасибо. — Джулия невольно заерзала на месте. — Вы ездили вчера в Париж?
— Конечно. — Он по-хозяйски откинулся на спинку кресла. — Ты когда-нибудь была в Париже?
— К сожалению, нет.
— Почему? Не любишь путешествовать?
— Люблю, но это не всегда возможно. Мой отец всего лишь врач. Он не гребет деньги лопатой. А я продавщица, вы же знаете.
— В моей стране врачи — очень уважаемые люди. Что мало для вас, для моего народа очень много.
— Ваша семья… — Джулия запнулась. — Она… она живет в Мексике?
— Естественно. У меня семь братьев и четыре сестры. — Желтые кошачьи глаза буквально впивались ей в лицо, и девушка покраснела. — Ты удивлена? Легко же тебя удивить, Джулия Кеннеди, — протяжно закончил он, словно смакуя ее имя.
— Нет, не удивлена. В нищете нет ничего любопытного, она отвратительна. Но ваша семья… они же не бедствуют?
— Уже нет. Однако было время, когда и мы голодали. В Мексике у всех большие семьи. Несчастные дикари, так вы нас называете… Они не знают, как сократить рождаемость, — установить контроль за рождаемостью… Какие умные слова, — горько хмыкнул он. — Они берут то, что дает Бог, и не ропщут. Моей семье повезло. Я обеспечу и их, и детей, и внуков. — Его голос дрожал, но он продолжал говорить: — До десяти лет я не умел читать. В нашей деревне не было школы. Я подрос и научился сам. Я читал и читал, до рези в глазах, до слез… и ложился спать с головной болью. Потом сам научился играть на гитаре. Теперь, ты видишь, я богат, прилично образован… Но я ничего не забыл.
Джулия отхлебнула шерри и взяла предложенную сигарету. Горечь и ожесточение, с которыми он говорил, загадочным образом добавляли очарования его мрачному облику. Девушке хотелось успокоить его, уверить, что ей безразлично его прошлое, его образование, она восхищается им таким, какой он есть.
Ужин был накрыт в маленькой уютной столовой с круглым столом из розового дерева и такими же стульями. Венецианские кружевные салфетки тонкой паутиной покрывали полированную поверхность. Помимо люстры в комнате горело несколько свечей, и Джулия подумала: «Как будет хорошо, если выключить верхний свет».
На столе один за другим появлялись салаты из лангустов и трепангов, жульены, бефстроганов и, наконец, свежая малина со взбитыми сливками.
Насытившись, Джулия откинулась на спинку стула.
— Еда великолепна, — почти с сожалением вздохнула она. — Жозе сам все приготовил?
— Да. Я передам ему твой комплимент.
— Он просто прелесть, — застенчиво улыбнулась она.
— Это тоже передать? — В его глазах появился озорной огонек.
Джулия покраснела. Как ему удается постоянно ее смущать?
В это время в гостиной на низком столике появился кофе, и девушка принялась разливать его в малюсенькие чашечки из тончайшего китайского фарфора. Мануэль отказался от кофе, наливая себе ликер и усаживаясь на единственной стоящей вблизи столика кожаной тахте. До этого момента Джулия намеренно не садилась рядом, впрочем, теперь выбора не было, и она волей-неволей опустилась около него. Слегка ослабив галстук и расстегнув рубашку, мужчина устало откинулся назад. Казалось, он задремал. Девушка нервно пила кофе, оглядываясь по сторонам, уже в который раз изучая комнату и всматриваясь в синее небо за широко распахнутыми окнами.
Спящий, он выглядел моложе и уязвимее, и у Джулии часто забилось сердце. Она поставила чашку и закурила — Жозе предусмотрительно оставил на столе сигареты. Было тихо и спокойно, и после плотного ужина девушка почувствовала себя умиротворенно, как вдруг случайно заметила, что Мануэль проснулся и смотрит на нее сквозь полуприкрытые глаза. Она вновь напряглась.
— Почему ты нервничаешь? Тебе здесь не нравится? — лениво поинтересовался он. — Согласись, здесь намного уютнее, чем в любой гостинице.
— Да, пожалуй, — нехотя откликнулась Джулия. — Здесь мило. Вы, должно быть, устали? — неожиданно спросила она.
— Немного.
— Наверное, очень много работаете?
— Да. Но я люблю свою работу.
Из вежливости Джулия поддерживала разговор, а в голове у нее навязчиво крутилась одна-единственная мысль: интересно, давно ли он встречается с Долорес Арривера и знает ли эта вспыльчивая особа о других его увлечениях, в частности о ней?
— О чем ты думаешь? — как гром среди ясного неба прозвучало у самого уха, и девушка вздрогнула.
— Ни о чем, — глухо отозвалась она. Впрочем, вопрос был чисто риторическим, и ответ так и повис в воздухе.
После минутного молчания Мануэль взглянул на золотые часы на руке и протяжно произнес: