– Угу. – Сажнев тяжело поднялся в седло. – Надеюсь на гвардию, Фёдор.
– Не подведём, – без тени усмешки кивнул Росский, посылая коня вперёд. Фаддей, немолодой уже ординарец из яицких казаков, служивший ещё отцу Фёдора, Сигизмунду Михайловичу, не отставал.
Батальон югорских стрелков рассыпался по накрытому снежным покрывалом лесу. В глубоких ямах горели костры, и взводы сменяли друг друга у спасительных огней; однако ямы быстро насасывали воду, так и норовя затушить пламя. Широко растянувшаяся вдоль бурной Млавы стрелковая цепь могла наблюдать за вражеским берегом, но, случись то, о чём одни не думали, а другие старались не думать, остановить фон Пламмета она бы, конечно, не смогла.
Сажнев вернулся к батальону в прескверном расположении духа. Мало того что баварцы, так ещё и этот Петровский со своими… выдумками из головы не идёт. Фимка, понимая настроение барина, молчал, как уснувшая на зиму лягушка.
Рябых вздохнул с откровенным облегчением, увидев командира.
– Всё спокойно, Григорий Пантелеевич. Досматривал лично. Не шевелятся на том берегу – насколько мои пластуны сквозь метель разглядели. Ранний-то снег какой по сему году…
Сажнев кивнул.
– Должны подойти олонецкие, и ещё посулили суждальцев, – без предисловий бросил подполковник. – Артиллерию тоже обещали, но не знаю, не знаю…
– Ну и слава богу, – закрестился Рябых. – А вот пушкари, они не успеют. По таким-то дорогам… лошадушек пожалеют, губить не станут.
Сам из крестьян, Михайло Платонович больше жалел коней, чем людей.
– Лошадь, она ведь тварь бессловесная…
В батальоне, как и ожидал Сажнев, всё было в полном порядке. Никого не соблазнила вражья сторона, немногие любители пошуровать, пока начальство не видит, по чужим погребам, сидели смирно, лишь вполголоса поругивая «проклятущу ту мятель».
Хорошо ещё, что дождь перестал, сменившись густым снегом. Казалось, стало даже теплее, хотя должно было быть прямо наоборот. Млава всё распухала и распухала, подбираясь к невысоким берегам, мутная вода несла всякий сор, словно раньше времени наступило половодье, – в верховьях непрестанно шли дожди, сменявшиеся обильным, тотчас таявшим снегом.
Сажнев с неотлучным Фимкой вышли к линии передовых постов. Здесь всё было тихо, опытные охотники, все – вступившие в службу добровольно, знали, как скрадывать и зверя, и человека.
– Ничего не видать, ваше высокоблагородие, – шёпотом отрапортовал усатый, как и прочие унтера, немолодой уже солдат. – За фольварком следим, глаз не смыкаем. Ни огонька, ничего. Лошадь не заржёт, пёс не забрешет.
«Да и не станет фон Пламмет атаковать по такой погоде, когда и вечер недалёк уже, – вновь и вновь повторял себе Сажнев. – Даже коль и вовсе ума лишится». Пусть и хороши баварские драгуны, пусть не уступят им швабы с тирольцами, а и они в темноте, да ещё и в лесу, воевать не любят. А сейчас, пусть день и не истаял, до темноты осталось не так уж много.
– Пригнулись бы, ваше благородие. – Старые унтера-югорцы после баталий на Зелёной линии и в Даргэ нет-нет да и позволяли себе подобное со своим командиром, не привыкшим кланяться пулям. – Не ровён час, углядит вражина…
Сажнев ухмылялся да отмахивался.
Нет, не полезет на рожон фон Пламмет, не рискнёт, конечно же; всё останется как есть хотя бы до утра. Эх, простоять бы так ещё и завтрашний день, пока не подтянутся остальные дивизии корпуса, а там уж мы сами ступим за Млаву – коли, конечно, придёт-таки приказ.
Но баварцы не собирались отсиживаться в тёплых палатках и греться у походных костров. Всё началось, как удар обухом из-за угла, как внезапно грянувшая с зимних небес молния.
Они хорошо и тщательно прятались – так, что даже опытные звероловы Сажнева ничего не углядели. В сплошной крутящейся метели возле взорванного моста снежными призраками возникло дюжины две солдат, тащивших тяжёлые сходни. С ливонской стороны никто не стрелял, не выкрикивал команд, не раздавалось ни труб, ни барабанов. Сколоченный из добротных местных досок в ладонь толщиной настил с грохотом рухнул, перекрыв пролом, и тотчас застучали молотки, вгоняя гвозди и скобы, намертво крепя сходни к остаткам старого моста.
Окажись на месте Югорского батальона иной, из внутренних губерний, не столь сплочённый, не побывавший в огне – кто знает, чем всё бы закончилось.
Сажнев не сомневался, что делать. Капказ научил стрелять первым, а потом уже затевать переговоры. Подполковник едва успел гаркнуть: «Пали!» – как ему дружно откликнулись десятки штуцеров передовой линии, всех, кто смог в снежной мгле разглядеть возникшие на мосту фигуры.
В снеговой круговерти таяли облачка порохового дыма, подхваченные и разорванные ветром; первый залп, поневоле нестройный и недружный, словно незримыми растопыренными пальцами вытолкнул отдельные фигуры из ряда живых, смёл и сбросил их с моста прямо в бурлящую Млаву – Сажнев не мог сосчитать, сколько именно, но в свою югру он верил.
Противоположный берег тотчас ответил, ощетинился выстрелами таких же, как они, штуцерных, рассыпанных вдоль реки. Хакнула чужая пушка, тотчас – другая, и пущенные наугад картечные гранаты разорвались по обе стороны дороги, уходившей в перекопанный и перегороженный стрелками Сажнева лес; в лес, пока ещё русский.
За пехотой появилась конница, те самые чёрные драгуны. Спешили и другие: пехота, плотно сбитые живые частоколы, на головах знаменитые в Европе каски под кичливую тевтонскую старину; по ним тоже хлестнуло незримым веером русских штуцерных пуль, и Млава приняла новые жертвы.
Из глубины леса уже бежали югорцы, и с ходу вылетевшие на дорогу драгуны падали под заполыхавшими залпами – ротные Сажнева знали своё дело.
– Пистоли, ваше благородие. – Фимка выхватил пару из кожаной перевязи; в ручищах Сажнева уже красовались такие же.
В конский топот и грохот выстрелов вмешалось нечто новое – лязг стали и крики. Драгуны схватились с не успевшими выстроить каре стрелками, вмиг прорвав тонкую, ещё не сплотившуюся линию.
– Ваше благородие! – Рядом с Сажневым и Фимкой оказались трое или четверо стрелков во главе с унтером, за ними – ещё пятеро, из рассыпанной вдоль берега цепи.
– Лежать! – взревел командир югорцев.
До моста совсем немного. Но нельзя ждать, пока соберётся больше сил, баварцы пройдут сквозь разбросанные цепи оставленного в одиночестве батальона, как горячий нож сквозь масло.
Лежали, стреляли почти не глядя – благо диковинные в глазах прочей армии ружья позволяли перезаряжать их, не вставая.
Стрелки знаменитого фон Пламмета не дремали, щедро осыпая пулями противоположный берег, куда, словно остриё копья в человеческое тело, вдвигался сейчас клин чёрных драгун. Плетни, канавы и ямы сдерживали их, но порыв оказался уж слишком силён. Из снежной пелены на мост вылетали новые эскадроны баварцев, перемежавшиеся взводами пехоты; не жалели патронов альпийские штуцерные, а с окраины фольварка продолжала рявкать прусская артиллерия. Гранаты секли подлесок, и югорцы Сажнева всюду подались назад.