За его спиной собралось уже до полусотни стрелков, когда Сажнев встал во весь рост.
– Пошли!
Сквозь мокрые, хлещущие по лицам ветки, справа и слева – выставленные штыки; сбоку от вражеских штуцерных малый отряд Сажнева был прикрыт густым молодым ельником, уже посечённым картечью. Дымились чёрные пятна, где разорвались баварские гранаты, но вокруг всё было мокрым – и опавшая хвоя, и низкие сучья, – и лес упрямо не желал загораться.
Югорцы встали, пошли вперёд, а впереди – лошадиные морды и перекошенные лица, чёрные шапки и чёрные мундиры пополам с крутящимся снегом. В редкий разрыв на небе проглянуло опускавшееся солнце, и Сажнев, вскинув руку, разрядил первый пистолет прямо под «тевтонскую» каску, опередив блеснувший совсем рядом штык.
– Петровский! – Возле Сажнева оказался тот самый унтер. – Назад, к Рябых, пусть отходит за плетни, к ямам!
Полсотни стрелков сшиблись грудь в грудь с драгунами и пехотой Пламмета возле самого моста, и тут уже заработали штыки.
– Дави! Дави! Дави!
Сажнев в упор разрядил второй пистолет в лицо замахнувшемуся на него саблей офицеру-баварцу, подхватил ружьё – в его медвежьей лапе оно показалось тростинкой, – отбил нацеленный прямо в грудь штык, опрокинул «чёрного волка» прикладом; рядом с ним падали стрелки, падали и их враги, однако мост вдруг оказался у самых ног. За спинами отряда грохотало, звенело, лес выл множеством нечеловеческих голосов, а спереди, из крутящегося снега, летели только пули и ядра.
Стрелки Сажнева не были гренадерами [16] , но их подполковник и они сами не зря прошли жестокую школу Капказа и знали, что в подсумках должно лежать далеко не то лишь, что положено уставом.
Сразу пяток ручных гранат полетели на доски настила, рядом с Сажневым стрелка опрокинуло пулей – правый берег Млавы расцветал чужими залпами; казалось, штуцерных там собрался целый полк.
– Назад! – взревел Сажнев. – Все назад, бесовы дети!
Гранаты взрывались одна за другой, так что не выдержали даже прочные немецкие доски и добротно кованные скобы. Под нерасчётливо вылетевшим на мост всадником настил проломился, человек и конь разом закричали от ужаса, падая в холодную Млаву.
– Молодцы! – заорал Сажнев.
Правильный прусский бой обращался в хаос. Отрезанные от своих, баварцы тем не менее не растерялись, дружно повернув назад, к мосту, – прикрыть сапёров, тотчас бросившихся к пролому с новым настилом. Ах, фон Пламмет, умница фон Пламмет, он не начнёт атаку, не запасшись ещё одним набросом взамен взорванного, – а может, и не одним.
Однако время было выиграно.
Передовые стрелки, огрызаясь, пятились от реки, а за их спинами батальон уже собрался в кулак. Укрываясь за плетнями и деревьями, сажневцы с лихорадочной поспешностью вбивали в горячие пасти казёнников бумажные патроны целиком, махнув рукой на наставления, и стреляли, стреляли, стреляли… Отрезанные взорванным проломом моста от своих, баварцы сжались чёрной кучей, пули югорцев выбивали лошадей и людей, а самые меткие выцеливали и укладывали – кого на мокрую землю, а кого и в воду Млавы – тех, кто пытался дотащить до пролома новый настил. Спешенные драгуны прятались в канавах возле самого моста, за конскими трупами, почти не отвечая на стрельбу сажневцев, – им, чтобы перезарядить штуцер, требовалось привстать, а это означало почти верную смерть. Несколько смельчаков уже поплатились жизнями.
Зато вовсю старался другой берег. Без устали грохотала артиллерия, но гранаты рвались большей частью в приречном ельнике, героически прикрывшем собой русских стрелков. Через головы теснящихся у воды баварцев били теперь и мортиры, их ядра стали падать в самой гуще югорцев; а вдобавок с ливонской стороны, не жалея патронов, палили штуцерные.
Опасности особой от прижатых ко Млаве чёрных драгун не проистекало; расстреливай их из укрытия, покуда хватит огнеприпаса; но тут четвёртая попытка перекрыть пролом таки завершилась успехом – потеряв половину своих, баварцы швырнули новый настил. И тотчас же сами бросились по нему в отчаянную атаку – выручать угодивших в русскую западню.
С этим у солдат фон Пламмета дело обстояло сурово.
Нельзя было дать им переправиться большой массой, нельзя дать скопиться на русском берегу Млавы; за плетнём тогда уже не отсидишься, тем более если мост вот-вот исправят. Югорцы дали ещё один, последний залп, Сажнев лишний раз проверил, все ли четыре пистолета заряжены, легко ли выходит сабля из ножен, и резко поднялся во весь рост.
– Пошли-и-и, братцы!
– Ура-а-а-а! – откликнулся ему, казалось, весь приречный лес.
Здесь, в лесу, не до правильных интервалов и ротных колонн, коими надлежит атаковать по уставу. Цепи югорцев сдавили оказавшихся самыми расторопными баварцев, покачнувшись, выдержали убийственный залп в упор, один-единственный, но нанёсший немало урона, и захлестнули-таки петлю-удавку вокруг шеи переправившихся.
Заработали штыки.
Сажнев разрядил первую пару пистолетов почти в упор, выбирая только офицеров. Фимка крутнулся ужом, всунул в руки следующую, схватив пустые – перезаряжать. Как денщик ухитрялся оставаться за спиной и не пропадать даже в горячке боя – подполковник никогда понять не мог.
Серые шинели и чёрные плащи смешались, так что штуцерникам фон Пламмета поневоле пришлось умолкнуть.
Русской штыковой боялись от Дуная до Варчевии и Парижа со времён Александра свет-Васильевича, и не без причин. Однако сегодня югорцам Сажнева встретились те, кто умел не поддаться даже знаменитому русскому натиску.
Сажневцы изрядно потрепали драгун, немало тех, что протискивались по наброшенному настилу, нашли себе могилу; но через головы пруссаков била и била артиллерия, гранаты рвались за спинами русских, и Григорий Сажнев отлично понимал, что это значит.
Это значит – отход. Если нет возможности выкосить орудийную прислугу, его батальон так и расстреляют – из безопасного далека. Выход только один – обратно, под защиту батюшки-леса, издревле благосклонного к югре, знавшей к нему все ходы и подходы.
Назад подались, но недалеко – вновь зубами вцепившись в так кстати излаженные плетни. Теперь несладко пришлось и «чёрным волкам» – они шли через узкий мост под градом пуль, перешагивая через погибших, зачастую сталкивая во Млаву собственных раненых. Однако же шли, и Сажнев понимал – от реки батальон скоро оттеснят. Совсем скоро. Как только пристреляются пламметовские пушкари…
В глухой снежной мгле, перекрываемый выстрелами, заиграл батальонный трубач. Сажневцы отходили от осыпаемого ядрами и пулями берега Млавы, как могли, отбиваясь; но пламметовские пехота с конницей наступали зло, споро, прикрывая друг друга, стреляли часто и метко. Пусть их штуцера приходилось заряжать куда дольше и стоя, но их было много, очень много, не сотни – тысячи. Тысячи пока что на правом берегу, но штуцерная пуля летит на тысячу двести шагов, а Млава, увы, узка.