— Здесь нет кипарисов. — Все одно, как Лаци с Левием ни тасуй, Адриана не получится.

— Сударыня! — Влетевший в приемную Темплтон походил то ли на утопленника, то ли на удавленника. — Сударыня…

— Твою кавалерию, — растерялась Матильда, позабыв, где она и с кем, — что с тобой? Ну?!

— Мевен сказал, — дернул небритой щекой Дуглас, — другому б не поверил… Робер без сознания… Я заезжал к нему, куда там…

— Молодой человек, — прикрикнул кардинал, — потрудитесь сесть, выпить и рассказать по порядку.

Темплтон послушно свалился на стул. Левий извлек убранный было графин, плеснул в чашку настойки, сунул чуть ли не под нос.

— В чем дело, сын мой?

Дуглас покосился на мявшегося на пороге Пьетро и покачал головой.

— Выйди, — велел Его Высокопреосвященство секретарю. Монашек убрался, кошка Альбина на всякий случай запрыгнула на бюро.

— Ваше Высокопреосвященство, — собрался с силами виконт, — Удо Борн… то есть граф Гонт, взят под стражу по обвинению в государственной измене и нападении на Робера… то есть маршала Эпинэ.

— Удо? — не поняла Матильда. — Почему?

— Мевен не знает. — Темплтон глубоко вздохнул. — Удо взяли люди Окделла, на него показал Салиган…

Этот неряха?! Кто сегодня с утра пьет, она или Мевен?!

— Я помню маркиза Салигана, — пальцы кардинала ласкали белого эмалевого голубка, — неприятный человек. И, боюсь, ненадежный. Что бы он ни показал, слово и репутация графа Гонта стоят дороже.

— Я спрашивал Ричарда, — Дуглас отодвинул чашку, — он ничего не скажет. Нокс тоже молчит, а Удо… Как вспомню Айнсмеллера… И Робер, как назло, меня от своей тетки не отличит.

Тетки у Робера не было. Матильда одернула проклятущую оборку и встала.

— Глупости, нашел с кем сравнивать… Я поговорю с Альдо, все утрясется.

— Мы поговорим, — поправил Левий. — Святой Адриан учит, что верящий наветам нечист помыслами, а заподозривший друга сам готов к предательству.

— Ваше Высокопреосвященство…

— Следует поторопиться. — В голосе клирика не было и следа недавнего жара, но оно и к лучшему. Матильда подобрала многочисленные юбки.

— Едем! Дуглас, выше голову, Удо мы не отдадим.

2

Офицер в лиловых полуденных тряпках торопливо преклонил колено. Гальтарские туники, дриксенские клинки и золото, золото, золото…

— Полуденные гимнеты припадают к стопам Ее Высочества, гимнет-теньент Кавиот…

— Доложите Его Величеству, кто пришел. — Левий предпочел не дожидаться, когда припадут и к его стопам.

— Его Величество на Высоком Совете, — отчеканил расшитый пальметтами и меандрами петух.

— Я, — маленький клирик смерил взглядом высокого офицера, — Левий, кардинал Талигойский и Бергмарский, желаю говорить с Альдо Раканом. И буду говорить. Если король не выйдет, мы войдем и скажем всем то, что предназначалось лишь для ушей Его Величества.

— Повиновение… кардиналу. — Драться с клириком и королевской бабкой Кавиот не собирался. Левий усмехнулся и в сотый раз поправил своего голубка.

— Виконт Темплтон, будет лучше, если вы уйдете.

— Ступай ко мне, пусть Лаци тебя накормит.

— Хорошо. — У Дугласа хватило смекалки по всем правилам чмокнуть кардинальскую руку. Твою кавалерию, когда все они успели изовраться, когда из родичей и друзей превратились в подданных?!

— Ваше Высочество, — мягко произнес Левий, — могу я попросить вернуться в свои покои и вас?

— Не можете. — Не хватает спрятаться под кардинальскую мантию. — Дуглас пришел ко мне, и, в конце концов…

— Любопытная фреска, — все так же мягко заметил клирик, — вернее, не сама фреска, а сюжет.

Матильда с готовностью взглянула на стену, где легковооруженный всадник мчался навстречу закованному в броню рыцарю.

— Насколько я понимаю, это первая встреча Франциска Оллара и Рамиро Алвы. — Кардинал едва не ткнулся носом в картину. — Святой Адриан записал зависть в грехи. Я, грешник, всегда завидовал высокому росту и хорошему зрению.

— Вы плохо видите? — За сближающимися всадниками высились городские стены, небо над ними было синим и веселым.

— В детстве мне запрещали читать, — лицо Левия стало задумчивым, — но я читал. По ночам, с коптилкой, которую сделал сам. Я узнал много нового, но глаза испортил, поэтому так и не выучился стрелять. Вы помните, каким стрелком был Его Святейшество?

— Помню. — Адриан как-то признался в любви к оружию. Почему он стал церковником? Кем он вообще был?

— Умный художник, — Левий никак не мог оторваться от фрески, — не унизил своего короля ни поражением, ни ложью. Замечательная вещь, жаль будет, если сотрут.

— До сих пор не стерли, и дальше не тронут. — А Удо тронули. Салиганова вранья оказалось достаточно, чтоб взять под стражу друга.

— Слава королю! — Стоявшие у двери олухи раздвинули алебарды, пропуская Его Величество.

— Нам доложили о вашем визите. — Королевская физиономия не сулила ничего хорошего, кардинальская была не лучше. — Мы удивлены.

— Мы тоже, — кивнул Левий, — мы были очень удивлены, узнав об аресте графа Гонта.

— Кто вам донес? — рыкнул Альдо. — Темплтон?

— Слуге Создателя не доносят, но доверяют, — отрезал кардинал. — Я говорил с Дугласом Темплтоном, и не он сказал мне, но я ему. Темплтон не знает, почему граф Гонт взят под стражу, более того, для него эта новость стала громом среди ясного неба, и теперь я спрашиваю тебя, сын мой.

— Королей не спрашивают, — набычился внучек, — и короли не отвечают.

— Короли и угольщики равно ценны в глазах Создателя, и я именем Его требую ответа. — Альдо был выше собеседника на две головы и младше лет на тридцать, при желании он мог поднять кардинала одной рукой. Не поднял.

— Граф Гонт — предатель, — изрек внук, теребя толстую, впору волкодаву, цепь. — Он покушался на жизнь герцога Эпинэ.

Этого Матильда вынести не смогла. Мевен знал Удо без году неделю, он мог повторять чужие глупости, Мевен, но не Альдо.

— Сбесился? — Если б не гимнеты у двери, вдовица схватила бы внука за шкирку. — Айнсмеллер — кошки с ним, но друзьями не швыряются!

— Удо не друг, — Альдо, надо отдать ему справедливость, говорил спокойно, — и никогда им не был. Он, к твоему сведению, еще и Суза-Муза. Это он нас выставил Леворукий знает кем.

— Сам ты себя выставил, Суза-Муза тебе только зеркало под нос сунул. Любуйся, голубчик! — Только бы не заорать! Только бы не заорать в голос. — И молодец, что сунул, иначе тебя не пропрешь. Глухарь на токовище и то больше соображает!