— Катарину принуждали!
— Разумеется, — удивился сюзерен, — а что это ты так разволновался?
— Госпожа Оллар счастлива видеть Его Величество, — объявила необъятных размеров дама в кремовом платье. Хорошо, не та белобрысая дуэнья, что промывала ему щеку. Против самой женщины Дикон ничего не имел, но любое напоминание о выходке Айрис было невыносимо.
— Ваше Величество, герцог Окделл. — Катари замерла в дверном проеме, испуганно косясь на государя. Голубые глаза королевы стали еще больше, осунувшееся личико было снеговым. — Что-то случилось?
— О, ничего, уверяю вас. — Сюзерен подвел Катари к креслу. Это была обычная вежливость, не более того, но сердце Дикона бешено застучало. — Умоляю, садитесь.
— Благодарю, — попыталась улыбнуться Катари. — Прошу меня простить, я видела дурной сон… И потом не могла уснуть.
— Это вы нас простите, — возразил Альдо, поднося к губам фарфоровые пальчики. Как же ей идет черный, даже больше, чем голубой! Для олларианцев черный — знак траура, для Окделллов — один из фамильных цветов. Его можно носить и в счастье.
— Вам вернули все пропавшие драгоценности? — Сюзерен об этом прекрасно знал, но сложный разговор начинают издалека.
— Да, Ваше Величество, — тихо произнесла королева, — почти все. Я сожалею лишь об одном камне. Алая ройя как нельзя лучше пошла бы молодой герцогине Эпинэ.
— Не сожалейте, — улыбнулся сюзерен, — у невесты Повелителя Молний и сестры Повелителя Скал недостатка в драгоценностях не будет. Клянусь вам.
— Я не сомневаюсь в щедрости Вашего Величества. — Руки Катари комкали кружевной платок, а Ричард видел лето и ветку акации. — Но Айри дорога мне. Я хочу сделать ей подарок, чтобы она… помнила о нашей дружбе.
— Окделлы не забывают друзей. — Альдо подмигнул Дикону. — Не правда ли, герцог?
— Да! — выкрикнул Ричард и понял, что кричать не следовало. — Разумеется, Ваше Величество.
— Я многим обязана вашей сестре, Ричард. — Белое кружево в белых пальцах и ни одного кольца. — Самое главное, я обязана ей верой в верность. Айри меня научила очень многому. Мне очень грустно, что вы в ссоре, но вашему отцу было бы еще больнее.
Если б они были наедине, юноша нашел бы, что ответить, но сюзерен только начал разговор, и он был прав, до времени оставив ройю у себя, — Айрис такого подарка не заслуживала!..
— Никакой ссоры нет, — решительно объявил сюзерен, — все давным-давно забыто, так ведь?
— Конечно, — выдавил из себя Дикон, — я больше не сержусь на Айрис.
— Я попрошу вашу сестру ответить тем же, — наклонила голову Катарина, — нас слишком мало для ненависти.
— Сударыня, — голос Альдо напряженно зазвенел, — я прошу вас оказать нам одну услугу… Не скрою, мы очень на вас рассчитываем.
Катарина не ответила, только подняла глаза, голубые, как небо над старым аббатством.
— Сударыня, — повторил сюзерен, — не знаю, известно ли вам… Мы решили судить герцога Алва, и судить открыто. На совести этого человека множество преступлений, они не могут оставаться безнаказанными. Вы были свидетельницей многих его злодеяний, и вы уцелели. Мы просим вас стать на сторону обвинения.
— На сторону обвинения? — переспросила Катари, сжав платок. — Нет.
— Поймите, — сюзерен не удивился, он ждал этого, — то, что мы ждем от вас, не оскорбит честь эории. Я знаю, вы восхищаетесь Беатрисой Борраска, бросившей обвинение своему мучителю. Ваше мужество, да простится мне такое слово по отношению к прекрасной женщине, стало легендой. Не бойтесь, скажите правду, этого требует справедливость. Этого требует память Окделлов, Эпинэ, ваших братьев.
— Я не боюсь. — Катари отбросила свой платок и встала. Губы ее дрожали. — Я не боюсь. И я не стану говорить!
— Закатные твари, почему?! — Альдо тоже вскочил, теперь мужчина и женщина стояли лицом к лицу. Святой Алан, он же все еще сидит!
— Почему вы не хотите сделать то, что велят справедливость и честь? — глухо спросил сюзерен. — Неужели слухи о вашей любви к кэналлийцу правдивы? Простите, если я оскорбил вас.
Королева молча покачала головой, ее губы совсем побелели.
— Так почему же? — Сюзерен протянул руку, намереваясь усадить собеседницу в кресло, но Катари отступила.
— Потому что я знаю, что такое Багерлее, — просто сказала она, — а вы не знаете.
— При чем здесь это? — Альдо оглянулся, и Дик прочел во взгляде сюзерена недоумение. — Ричард, ты понимаешь, о чем речь?
— Нет. — Юноша и вправду не понимал. Катари не умеет лгать, и она не любит Ворона, не может любить!
— Видите, сударыня, — к Альдо вернулась его всегдашняя галантность, — герцог Окделл тоже не понимает. Мы умоляем объяснить нам ваше упорство.
Катарина судорожно вздохнула, тонкая рука метнулась к цепочке с эсперой.
— Меня должны были судить. — Голубые глаза смотрели мимо короля, то ли в окно, то ли в глаза Создателю. — Манрики приходили к тем, кто знал меня… Так же, как вы ко мне. Они хотели того же — суда.
Ваша сестра, герцог Окделл, сказала «нет». И госпожа Арамона с дочерью, и младшая Феншо… Как я могу сделать меньше их? Я не предам человека, который спас моего супруга ценой своей свободы, а теперь я вижу; что и жизни.
— Катари. — Как она может ставить свою жизнь вровень с жизнью Фердинанда?! — Катари, вспомни, что ты говорила о Вороне! О том, что он делал с тобой… Как ты можешь его защищать? Он…
— Ричард Окделл, — она почти шептала, но это было громче всех криков Айрис, — стыдитесь! Ваше Величество, я была откровенна с сыном Эгмонта. Я говорила с ним как с другом, доверившись чести Повелителей Скал. Я была королевой, он — сыном мятежника. Сейчас все изменилось: Ричард Окделл — друг Вашего Величества и цивильный комендант столицы… Я — жена узника Багерлее. Мне не место в столь блистательном обществе.
— Вы верите этим сказкам? — Марсель заставил себя пожать плечами и проглотить пару маслин. Завопи он от радости, папенька бы не понял, и потом, сплетня была слишком хороша, чтоб оказаться правдой. — Но если Ворон топил «гусей» в Хёксберг, кто рубил змея в Олларии?
Отец щедро полил острым маслом привезенный из Валмона мягкий сыр (другого он на памяти Марселя не ел).
— То, что произошло у эшафота, мог сделать только Алва, значит, это был он, но люди склонны принимать желаемое за действительное. Ракану придется доказывать, что Кэналлийский Ворон у него в руках. Уверяю вас, узурпатор покажет пленника, по крайней мере, послам. Надеюсь, вы знаете, кто является дуайеном Посольской палаты?
— Ургот. — Ворон в Багерлее, а не в Хёксберг, а ведь чуть было не поверилось. — Маркиз Габайру.
— Исключительно достойный человек, — кивнул Валмон, смакуя сыр. — Я встречался с ним в юности. Тогда вся Оллария лежала у ножек Клотильды Дюмэль, а мы с Габайру и тогда еще не Бонифацием предпочитали лежать не у ножек, а между… Увы, Бонифаций променял Кло на совершенно никчемное создание, за что и поплатился. Как вы его нашли?