Пребываем в величайшем к вам презрении и неприязни.
Искренне не ваши Суза-Муза Лаперуза граф Медуза из Путеллы.
Оллария. Королевский дворец.
7-й день Зимних Скал 400 года К.С.»
Серый голубь опустился на освещенное вечерним солнцем окно рядом с бурым, закружился на месте и заурчал. Эпинэ голубей не любил, но этого отчего-то стало жаль. Жаль было и черепичные крыши, и тех, кто под ними прятался. Почему виновные тянут за собой безвинных? Разве справедливо, что за гоганов и Адгемара расплатились казароны и прикованная старуха?
— Почему? — пробормотал вслух Эпинэ. — Закатные твари, почему?!
Голубь увивался вокруг голубки, за трубой, наблюдая за влюбленными, подергивал хвостом серый кот, то ли охотился, то ли развлекался, а внизу болтали солдаты и крутилась приблудившаяся собачонка. Через шесть дней, если Альдо не исполнит клятву, им всем конец. По воле Кабиоховой вместе с клятвопреступником погибает и не отринувший его город. Так говорит Енниоль, а Мэллит молчит и смотрит в угол. Они не сомневаются в грядущей беде, но достославный верил и во всесилие ары, и в честность соплеменников, и в слово Первородных… Гоган ошибался раз за разом, ошибается и теперь. Люди веками отрекаются от клятв, а мир стоит, как стоял.
Сколько «первородных» присягало сначала Раканам, потом Олларам, лгало женщинам, не платило долги? Тысячи тысяч, и ничего не случалось ни с ними, ни с городами, в которых они лгали. Будь Енниоль прав, разве стоял бы на месте Агарис, да и Оллария провалилась бы еще при Франциске…
— На шестнадцатую ночь, считая от содеянного, — зачем-то пробормотал Робер, разглядывая крыши.
Кем бы ни были все эти флохи, если они вообще были, они не связали тысячи жизней с одной-единственной совестью. Это безумие! Олларию нужно спасать не от закатных бедствий, а от обычной резни. Енниоль зря боится… Зря, но когда Левий надел на Ракана корону, Мэллит потеряла сознание. Гоганы были в пути, они не могли знать, но Залог — это Залог. Девочка что-то почувствовала, понять бы еще — что? Триумф или предательство? А может, гоганская магия не выносит эсператизма?
— Блистательный не едет к Первородному Альдо. — Енниоль двигался тихо, как зверь, большой, мягкий, чужой. — Но время торопит.
Когда Мэллит вошла в дом, она словно спала на ходу, а теперь все в порядке, если не считать любви… Малышка бредит Первородным, но Альдо не думает об облетевших листьях.
— Я просил Альдо выслушать меня и моего спутника, он нас примет. Нужно ждать.
Все говорено-переговорено, оставалось предъявить счет сюзерену. Иноходец не сомневался в ответе, но Енниоль верил клятве. А еще гоган…
— Но найдет ли Первородный время для недостойных?
— Найдет. — Сюзерен одержим короной. Ради нее он швырнет в костер кого угодно, но в остальном Альдо остался самим собой. Он не отмахнется от просьбы едва вставшего на ноги маршала, не такой он человек.
— Сын твоего отца помнит должные слова? — Как быстро они забыли, что решили быть талигойцами. — И так ли нужна нам ложь?
— Нужна. — Эпинэ повернулся спиной к окну. — По крайней мере, сначала, а дальше решать достославному. Если нужно, я готов назвать себя лжецом, ведь я и есть лжец.
— Часто ложь становится правдой, а правда — ложью, — утешил гоган. — Блистательный не обманывает себя и не лжет правнукам Кабиоховым, его сердце противится обману, но корабль должен оседлать ветер, а человек — коня и судьбу. Обман — руль для корабля и узда для коня…
— Я не спорю, только мерзко все это. — Иноходец вздохнул и попробовал сосредоточиться: после драки у Капуль-Гизайлей он чувствовал себя свечкой, из которой выдернули фитиль. У стен Доры Робер себя ненавидел, но знал, что поступает правильно. И Карваль знал, и солдаты, и даже Спрут, но теперь голова была пустой, а уверенность растеклась талым снегом. Эдакой жалкой лужицей: ни пожар залить, ни утопиться.
Душевные муки прекратил Клемент, нашедший выход из очередной безвыходной ситуации, на сей раз принявшей облик буфета. Вырвавшийся на волю крыс оседлал хозяина и пискнул, требуя любви и взятки.
— Сейчас. — Робер выудил из кармана припасенный сухарь. — Наслаждайся.
Крыс обнюхал подношение и пискнул еще раз. Недовольно. Пьяница эдакий! Эпинэ стряхнул приятеля на стол, плеснул на сухарь вином, сунул под нос любимцу. Любимец оценил, а на скатерти получилось пятно…
— Достославный, могу я спросить о Лауренсии? Мы встречались в ее доме.
— Зеленоглазая дева оставляет след в сердцах, — в черных глазах промелькнула невеселая смешинка, — но у нее свои дороги. Прекрасная Лауренсия покинула Агарис позже юной Мэллит и раньше сына моего отца, ее растения умерли, а дом стоит пустым.
— Она нашла меня в Сакаци, — признался Робер, — и она не была человеком…
— Мир Кабиохов полон творений Его. — Енниоль не казался удивленным. — Но уверен ли блистательный, что видел зеленоглазую Лауренсию, а не лицо ее?
Уверен ли он? Странная красавица приходила в снах, о которых никому не расскажешь.
— Не знаю. — Эпинэ привычно тронул браслет. — Я уехал из Сакаци на Осенний Излом и взял с собой Вицу — алатку из замка. В горах за нами погналась какая-то нечисть, Вица стала Лауренсией, а потом не знаю кем.
— Черная Алати полна прошлым, а прошлое хочет стать настоящим, — вздохнул достославный. — Ты думал о зеленоглазой, и она пришла. Если б ты думал о другой, она б тоже появилась, но Ночь Луны разбивает стекло обмана.
А конские копыта ломают лунный лед, и что остается? Пустота… Откуда взялось это подлое чувство? Совсем как на Саграннской дороге, но тогда он был болен, а теперь? Горная лихорадка не возвращается, не должна возвращаться…
— Сын моего отца слышит шум и топот, — голос Енниоля слегка дрогнул.
Эпинэ глянул в окно: в ворота неторопливо вливался королевский кортеж.
— У тебя укромное местечко найдется? — Альдо весело улыбался, но голос был раздраженным и озабоченным. — Я бы пригласил тебя на прогулку, но вряд ли твоей лихорадке это понравится.
— Я здоров, — ляпнул Робер и тут же поправился: — То есть почти здоров. Дня через три отправлюсь в Надор, если ты, разумеется, не возражаешь.
— Не терпится повесить на шею камень? — Альдо вне себя, и неважно почему. Пока Его Величество не остынет, о долгах и гоганах лучше не заикаться.
— Предпочитаю казнь без отсрочек, — повторил чью-то пошлость Робер, — говорю тебе как королю.
— Главное, первую ночь пережить, — хмыкнул Альдо, — потом сплавишь супругу в Эпинэ и езжай к своей баронессе, сколь душе и клинку угодно…
— Стой, — окликнул Робер, поворачивая ключ, — пришли.
— Куда? — не понял сюзерен. — Ты же вроде наверху угнездился.