– Уступить свое место – не значит занять чужое. – Арно хлопнул бергера по плечу. – Я бы, дерись я с Окделлом, тоже уступил. Назло Свину и… нашему скромному графу Медузе.
– А я теперь думаю, что Берто правильно не давал Окделлу третье место. Дружба не считает, даже если дружба кончилась, но мы с Норбертом много вспоминали. Мы хотели понимать, где было начало. Окделл брал сперва от нас пяти Старую галерею, потом от меня – выход в четверку, потом от других людей много всего и привыкал…
– Мы не знаем, что думал и думает Ричард! – Арно бешено сверкнул глазами. – Я бы посоветовал не делать этого за него, по крайней мере в моем присутствии. До нашей встречи Окделл мне друг, а после мы все решим сами. Наше место зависит не только от умения владеть шпагой, но и от… умения владеть совестью.
Арно спорил с Йоганном, глядя на Придда, но ответил ему Ариго. Не мог не ответить. Потому что вспомнил, так вспомнил, что сам чуть не выхватил клинок.
– Никто не мешает тебе верить в друга. – Именно так все и было. Те же слова, те же мысли, только предателя звали иначе, предателя, которого держали в друзьях! – Но встречаться с «другом Ричардом» ты один не пойдешь. Твой отец тоже ехал к другу…
– Ты устал? – Ойген замечал все, заметил и то, что «друг Герман» сейчас взорвется. – Затронутые нами предметы требуют прояснения, но меньше, чем твоя рана – отдыха и уже приготовившееся мясо – съедения. Удачно, что я могу сообщить всем присутствующим одну новость. Маршал Запада испрашивает у регента для полковника Придда орден Талигойской Розы. Бои у форта Печальный Язык разрешили имевший место в Старой Придде спор, и пора развесить все трофеи по стенам. Прошу всех ко мне.
– Ты должен рассказать нам про свой подвиг! – загорелся Йоганн. Норберт озабоченно взглянул на Арно, тот пожал плечами.
– О делах полковника Придда расскажет генерал Ариго, – уточнил Ойген. – Это будет очень полезная закуска, а потом мы будем есть телятину, а виконт Сэ – свою шляпу с любой из имеющихся у меня подлив.
Арно залихватски сдвинул обреченную шляпу набекрень, он не собирался сдаваться. Ульрих-Бертольд фыркнул, зачем-то попробовал ногой твердость площадки и засопел. Близнецы переглянулись. Придд щелкнул каблуками.
– Мой генерал, – ровным голосом доложил он, – условия пари можно трактовать и так, что я не только должен принять участие в сражении, но и остаться до конца года подданным Талига. У шляпы виконта Сэ еще есть время.
– В таком случае телятину будут есть все, – постановил уставший от препирательств Ариго. – Лично я голоден, как тысяча кошек.
– Это – признак выздоровления. Прошу всех присутствующих.
Сопенье прервалось. Катершванц окинул ястребиным оком двоих генералов, полковника и троих теньентов.
– Я хочу узнавать, это есть приказ или есть приглашение, от которого мошно отказываться? Если так, прошу принять наши изфинения. Я и мои молодые ротственники не мошем присутствовать. Йоганн имеет отрабатывать парирование утара, шерез который его победили в Лаик, а Норберт телать этот утар.
– Но послушайте! – брякнул Жермон, прежде чем понял, на что себя обрекает в случае согласия. – Почему именно сейчас? И почему они не могут отрабатывать это сами?
– Фосмездие толжно зледовать по звешим слетам! Я узнавал, что Йоганн проявил нешестность, а Норберт помог ее укрывать. Они не заслушивают хороший обед в обтшестве фоителей, они заслушивают хорошую работу с клинком под толшным надзором.
– В любом случае вы скоро будете обедать у меня. Все. И это уже будет приказом. Если вам нужен приказ маршала, он будет.
– Фы есть шутник, молотой шеловек. Феселые генералы украшают армию, когта они не есть тураки. А фы ошень не есть. Норберт с Йоганном придут тогта, когта будут тостойны, а я принимаю фаше приглашение, но я не пью фаше кислое фино, а только тоброе яшменное пиво.
– Пиво будет, – заверил Жермон. – Валентин, вы что-то хотите?
– Мой генерал, я хотел бы присутствовать на уроке.
– Если господин барон не возражает.
– Фы мошете, не спрашивая, присутстфофать на фсех уроках, но змотреть не значьит понимать. Фам зледует найти себе пару. Если этот фиконт зпособен не глазеть по зторонам, а змотреть на протифника…
– Способен, – заверил внезапно развеселившийся Ариго. – Теньент Сэ, вы составите пару полковнику Придду.
– И не забудьте о защитных колпачках, – напомнил Райнштайнер. – Вы слишком заметные молодые люди, а начавшаяся кампания слишком серьезна, чтобы между вами могло иметь место непонимание. Дружба всегда с нами. Вражду помнящие присягу офицеры откладывают до конца войны, но непонимание создает неприятную и двусмысленную обстановку. Когда двое не понимают друг друга, от них расходятся дурные круги. Идем, Герман. Твоей ноге наконец нужен отдых.
Жермон кивнул. Сесть и в самом деле не мешало, хотя… Хотя еще больше не помешало бы помахать шпагой или хотя бы посмотреть, как это делают другие. И верхом проехаться тоже было бы неплохо, и жениться… Жизнь полна таких возможностей, что умирать, болеть и проигрывать войны просто неприлично.
– Теперь ты улыбаешься, – заметил Райнштайнер, – но ты пригласил на обед Ульриха-Бертольда, а это опасней Бруно со всеми его маневрами. Пиво я, конечно, тебе пришлю, но это все равно отчаянная и излишняя храбрость.
– Я знаю, – кивнул Жермон и прислушался.
– Я шелаю знать фсе подробности, – гремело за спиной. – Какие утары пропускал Йоганн? Какое место занимал тот, кто их наносил? И как он принимал такой польшой и некрасивый потарок?..
Ночью Руппи окончательно понял, что не сможет убить Готфрида, если тот в сознании. Фридриха, будь тот четырежды родичем и шестнадцать раз регентом, лейтенант прикончил бы без колебаний; уродов вроде покойников с Речной, хоть больных, хоть мертвецки пьяных, – тем более, а Готфрида – нет. Не потому, что кесарь, потому, что смерть непоправима. Подлецов, особенно сильных, можно и нужно убивать при первой же возможности, но отбирать жизнь у неплохого человека, пока тот дышит и надеется… К Леворукому!
Лейтенант вскочил, зацепив дрыхнущую Гудрун, и от избытка чувств распахнул во всю ширь окно. Текла река, светили звезды, все было издевательски спокойно: садись и пиши стихи… Вот ведь пропасть! Руперт вцепился руками в подоконник и высунулся едва ли не по пояс, пытаясь почувствовать ветер, но тот спал. Река, та хоть и медленно, но жила, играя тоже живыми звездами, остальное вязло в безветрии, как в какой-то смоле.
Чем дольше Руппи смотрел, тем меньше ему нравилась заполонившая Эйнрехт ночь. Она больше не казалась покоем. Так тяжело и тупо спят по канавам пьяные моряки, вводя в искушение нечистых на руку прохожих. Руперт отвернулся от недоброй черной дыры, заставляя себя думать о спасении Олафа как о расчете курса. Прежний оказался неверным, нужно проложить новый…