— Увы, — второй голос был немного выше, и в нем чувствовалась горечь, — если вы не соблаговолите…
— Мы играем в тонто, сударь, — возразил первый. — Карты не любят, когда отступают от правил. Итак, вы сдаетесь?
— Да, — откликнулся проигравший. — Марианна, мне, право, жаль…
— Думаю, — распорядился первый, — пора подавать обед. Мы и так задержались…
— Постойте, — хрипловатый голос принадлежал баронессе, — карты и впрямь требуют соблюдения ритуала. Людвиг, вы должны спросить, может быть, кто-то пожелает принять на себя проигрыш Валме?
— Что ж, я всегда играю по правилам. Итак, господа, сорок две тысячи. — Дикон не видел лица Людвига, но готов был поспорить, что тот торжествующе улыбается. — Никто не хочет повесить сей маленький камешек на свою шею?
— Генерал, — откликнулся некто в темно-зеленом, стоящий спиной к Дикону, — вряд ли кого-то из нас ненавидят столь сильно, что это переломит вашу удачу.
— И душу Чужому мы не продавали, — добавил подпиравший стену кудрявый дворянин.
— Признайтесь лучше, — заметил победитель, — что вы боитесь за свое золото, а вот я почитаю деньги далеко не главным.
— Золотые слова, граф. — Рокэ передал недопитый бокал Дикону и поднялся. — Золото — славный слуга, но мерзейший господин. Не сыграть ли нам? Полагаю, меня достаточно ненавидят, чтоб умаслить самую капризную из дев Удачи.
— Вы и впрямь решили сыграть, герцог? — В голосе Людвига промелькнуло неподдельное изумление. — Я ни разу не видел вас с картами.
— Ну, — заметил Алва извиняющимся тоном, — с обнаженной шпагой вы меня тоже пока не видели… Итак, какой камешек валится на мои хрупкие плечи?
— Сорок две тысячи, — услужливо подсказал невесть откуда взявшийся потрепанный господин.
— Да, моя репутация всеобщего нелюбимца подвергается серьезному испытанию. Что ж, принято!
В мертвой тишине раздался звон. Хозяйка выронила бокал. Дикон видел ее лицо — отрешенное, как у молящихся с фресок старой капеллы.
— Ваши условия?
— Я не имею обыкновения снижать ставки, — бросил Людвиг.
— Но, — темная бровь слегка приподнялась, — может быть, вам угодно их повысить?
— Он сошел с ума, — выдохнул какой-то щеголь, — он положительно сошел с ума, и ему некуда девать деньги.
— Ворон всегда может навязать Килеану ссору, — шепотом откликнулся темно-зеленый.
— Проще сразу сказать «кошелек или жизнь», — засмеялся кто-то еще, — драться с Вороном? Упаси Всеблагий, разве что тому глаза завяжут.
— И отрубят правую руку, — поддакнул первый.
— Тогда, Харберт, я убью вас левой, — бросил, не оглядываясь, Алва, — не бойтесь, Людвиг, я не намерен обвинять вас в мошенничестве, но свечей и впрямь лучше побольше. Не нужно давать повода сплетникам.
Слуги поспешно притащили два новых канделябра и подали поднос с нераспечатанными колодами.
— Ричард, — махнул рукой Алва, — оставьте этот нелепый бокал, идите сюда и выберите колоду.
Дикон, сунув злополучное вино одному из слуг, подошел к карточному столику, немного посмотрел на одинаковые бруски, завернутые в запечатанную сургучом кожу, и торопливо схватил первый попавшийся.
— Благодарю вас. Итак, сколько у нас за очко? Полталла или целый?
Целый?! Талл за очко с признанием за Людвигом форы в сорок две тысячи?!
— Вы раньше мне не казались сумасшедшим, Алва.
— В таком случае вы — приятное исключение. Так талл или половина?
— Мы играли по четверти.
— Фи, — покачал головой Рокэ. — Переведем ваши очки в деньги?
— Как вам будет угодно.
— Значит, переведем. Это…
— Десять с половиной тысяч таллов.
— Для ровного счета возьмем одиннадцать.
— Позвольте полюбопытствовать, неужели вы принесли с собой такую сумму?
— Старый Йордан оценил «Звезды Кэналлоа» в тридцать шесть. У меня есть что проигрывать, сударь. Мы с вами, к счастью, не нищие. Предлагаю с сего момента повысить ставки. Талл за очко? Или половина?
— Вы заставляете меня выбирать между жадностью и великодушием. Уступаю выбор вам.
— Великодушие не по мне, — блеснул зубами Рокэ. — Талл. Разыграем сдачу. Ваш оруженосец нам поможет?
— Я не беру его с собой в подобные места.
— Вот как? Значит, бедному мальчику приходится развлекаться самостоятельно. Господа, кто-нибудь поможет нам разыграть сдачу? Может быть, вы, виконт? Решка или дракон?
— Решка. — Людвиг, как Человек Чести, и не мог сказать иначе — герб Олларов был ему ненавистен.
— А мне, стало быть, дракон, — засмеялся Рокэ, — вернее, то, что от него оставил Победитель. Бросайте.
Золотой кружок мелькнул в воздухе и упал.
— Решка, Рокэ, — извиняющимся тоном сказал Валме, — видимо, вас не только ненавидят, но и любят.
— Как некстати, — пожал плечами Ворон, — но я надеюсь на чувства истинных талигойцев. Сдавайте же…
Партия началась спокойно, даже скучно. Кое-кто из зрителей, разочарованно вздохнув, потянулся в другие залы. Остались лишь знатоки, понимающие, что противники изучают друг друга, не думая об очках. Килеана в деле видели многие, но Ворон, как игрок, был для всех лисой в норе [108] . Маршал играл очень осторожно. Если б не чудовищная фора, это было разумно, но переломить подобную партию без риска почиталось невозможным. Именно к такому выводу пришел стоящий рядом с Диконом темно-зеленый. Ричард и сам так полагал, но спустя час с небольшим парень в сером колете, взглянув на запись, дрожащим голосом оповестил зрителей, что Ворон отыграл тысячу двести.
Коса нашла на камень. Людвиг играл хорошо, даже очень, он чуял карту, у него была прекрасная память, но он зарывался и, гонясь за очками, часто забывал придержать при себе ведущую масть, которая в конце коло [109] оказывалась решающей. Рокэ вываживал противника, позволяя тому отбирать вначале все, что можно и нельзя, и отыгрывался на последних ходах, лишая графа призовых очков, в пять, а то и в десять раз превышавших начальные. Игра стремительно набирала разгон, маршал не делал ни единой ошибки, не забывая использовать каждый промах Килеана, а промахов этих становилась все больше. После особенно бурного коло, принесшего Ворону семьсот семьдесят очков, а Людвигу — тридцать, Валме не выдержал:
— Не пойму, Рокэ, из чего вы сделаны — из стали или изо льда?