Робер повиновался — гоган был встревожен, Клемент разъярен, да и ему самому было неуютно. Каллиоль четырежды воздел руки, пробормотав что-то на все еще непонятном, но уже привычном языке, и, подойдя к Роберу, начал расстегивать ему пояс.
— С ума сошел? — с некоторой оторопью произнес Эпинэ.
— Ты не смотришь по сторонам и не считаешь червей, которых давят твои сапоги, — чтобы ответить, гоган прервал свои манипуляции, — тебе могли что-то подложить в одежду.
— Я и сам могу раздеться.
— Нет, ты слишком быстр. Если в твою одежду воткнули иглу, ты можешь уколоться. Не мешай мне.
В последний раз Робера раздевали, когда он был ранен. Он смутно помнил заросшие, грязные лица, отрывистые слова, из которых в память врезалось лишь «не жилец, а сапоги крепкие», привкус крови во рту. Потом он потерял сознание и пришел в себя на заваленной соломой телеге. Сапоги с него и вправду сняли, потом он случайно встретил мародера, все еще щеголявшего в его обуви, но ничего не сказал. Ту войну они проиграли, но сами. Эту, если и выиграют, то с чужой помощью, и чем это обернется? Если после одного-единственного разговора с Адгемаром его не узнал Клемент, что будет после победы?
Каллиоль осторожно потянул сапог, и Робер, опершись о стену, поднял ногу. Клемент перебрался на край стола, настороженно наблюдая за манипуляциями гогана. Все вместе было глупо, унизительно и страшно.
Переводчик стащил второй сапог, панталоны, рубаху. Эпинэ с сомнением посмотрел на кучу одежды на полу.
— Подойди к Клементу, — велел гоган.
Робер подошел. Каменный кагетский пол холодил босые ноги, но по здешней жаре это было даже приятно. Его Крысейшество с сомнениями потянул носом, потом решился и полез по руке на плечо, царапая коготками обнаженную кожу.
— То, что ты принес, не затронуло тебя, — заключил Каллиоль.
Не дожидаясь следующего совета, Эпинэ подошел к вороху одежды. Крыс остервенело зашипел, вцепившись в хозяйское плечо.
— Оно все еще там, — тихо сказал гоган. — Тебе следует одеться, а когда погаснут огни, сын моего отца вынесет твои вещи и утопит в быстрой воде. Есть ли у тебя одежда, похожая на эту?
— Да, — кивнул талигоец.
— Надень. Не надо, чтобы чужие догадались, что мы нашли их подарок.
— У меня есть второй камзол и дюжина рубашек, но у меня нет второй шпаги, — Робер потянулся к перевязи с ножнами, но гоган его опередил, выхватив оружие и положив на скамью. Эпинэ со смешком, хотя по спине бегали мурашки, поднес крыса к перевязи, которая Его Крысейшество никоим образом не взволновала. Затем Эпинэ спас сапоги, перчатки и нижнее белье, но рубашка, панталоны и камзол, с точки зрения Клемента, были исполнены скверны.
— Теперь ты видишь, что каждый наш поступок приближает нас к гибели или спасению. — Каллиоль казался взволнованным. — Ты спас Клемента, теперь он хранит тебя.
— А может, дело в том, что от меня пахло лисицей? — Шутка вышла глупой, но уж больно не хотелось верить во всякую потустороннюю муть. Адгемар — хитрый плут, который думает лишь о своей выгоде и берет деньги у гоганов, но не колдун. Колдунов вообще не бывает, а если и бывают, они заняты своими делами. Занятное он, наверное, представляет зрелище — в одном белье и сапогах, но вооруженный до зубов.
Каллиоль осторожно, словно имел дело со спящей змеей, собрал отвергнутые крысом вещи и увязал в узел.
— Сын моего отца вернется с рассветом.
— Подожди, — окликнул гогана Робер, — один Леворукий знает, что с нами будет, но уж наедине нам точно скоро не остаться. Я хочу тебя спросить, ты ведь делаешь не то, для чего тебя ко мне приставили и ваши, и кагеты. Почему?
— Я не делаю ничего, что не велит мне закон Кабиохов, — покачал головой Каллиоль.
— Но ваши старейшины…
— Нет старейшины превыше совести. Те, кто послал сына моего отца к тебе, повелели хранить тебя, и я исполняю это. Я всего лишь не расскажу достославным того, чего не расскажу. Разве ты сам живешь иначе, хоть и зовешь Создавшего Сущее иным именем?
А ведь рыжий прав. Только мы решаем, подлость совершили или подвиг, только мы и никто иной! Молва может приговорить героя и вознести мерзавца, такое есть, было и будет, но осудить может только совесть, а совесть требует остановить войну, пока не поздно, послать Адгемара к Чужому и вернуться. Совесть требует одного, здравый смысл и данное слово — другого.
— Ты мне не ответил.
— Я ответил, но ты хочешь продолжить разговор и не знаешь, как. Тогда тебя спрошу я. Что связало тебя с моим народом? Это не деньги, не корысть, не служба своему сюзерену, но что?
Эпинэ опустился на застеленную золотистыми шкурами постель.
— Каллиоль, что будет, если гоганни полюбит не гогана, а он гоганни? Их ждет смерть?
— Ты говоришь о себе, о своем друге или просто исполнен любопытства?
О себе, о своем друге и о лучшей девушке под этими небесами. Но сейчас он солжет, потому что жизнь Мэллит он не доверит ни Каллиолю, ни самому Создателю. Свою — пожалуйста, а ее — никогда!
— О себе. Я люблю дочь торговца Жаймиоля. Ее зовут Мэллит.
— Мэллит… Это имя означает «избранная в жертву». Оно редко приносит счастье… — гоган задумался, — о правнуках Кабиоховых знают мало и говорят много. Мы так хотели, и так стало. Названная Мэллит любит тебя?
Нет, не любит. Она любит Альдо, ради него она нарушает все запреты, разгуливает по Агарису этими их клятыми Ночами Луны, лжет своему отцу и своему богу. Он тоже солжет.
— Не знаю. Я видел ее только раз. Мы не говорили.
— Тогда ты любишь не ее, а ее лицо и свой сон. Мой совет — забудь.
Он бы забыл, если б мог. Хотя, нет, не забыл бы!
— Ты мне не ответил. Гоганни, полюбившую инородца, ждет смерть?
— Кто знает… Я не помню, чтоб где-то когда-то подобное бывало с гоганни. Гоганы никогда к себе не приводили чужих женщин, но, случалось, уходили из общины. Для детей Гоховых они умирали, для прочих — жили и имели потомство. Одежду и цвет волос легко изменить. Я не слышал, чтоб ушедших преследовали, если они просто оставляли свой народ, не украв, не убив, не овладев тайным знанием. Среди соратников Франциска Оллара было трое гоганов, их потомки стали талигойскими дворянами, им никто не мешал. Если Мэллит готова умереть для семьи и родиться для тебя, ей вряд ли грозит большее, чем смена имени, но как ты увидел ее?
— Ты знаешь, почему я здесь?
— Да.
— Я сопровождал Альдо Ракана на встречу с вашими старейшинами. Когда он согласился на ваши условия, клятву скрепили по вашему обряду и привели девушку… Мэллит.
— Она стала Залогом? — Голос Каллиоля дрогнул.
— Кажется, Енниоль назвал ее именно так
— Забудь о ней! — Таким своего переводчика Эпинэ еще не видел. — Забудь! Ставшая Залогом перестает быть женщиной, она — аркан, щит и копье для того, кто связан с ней. Ее девственность в глазах правнуков Кабиоховых дороже всего золота мира. Поднять глаза на ставшую Залогом — это больше, чем осудить себя на смерть.