– Робер не должен об этом знать, – Альдо с ненавистью бросил на стол исписанные листы, – и уж тем более об этом не должен знать Левий. Ты меня понял?
Дикон кивнул. Ну почему хорошие мысли вечно опаздывают? Нужно было сжечь проклятые бумаги. Обе!
Альдо Ракан двумя пальцами взял последнюю волю Оллара и швырнул в камин.
– Не нужно превращать Рокэ Алву в короля, – лицо Ракана стало жестким, – пусть и в глазах олларианского отребья.
– А, – Ричард замялся, подбирая слова, – второе... Оно ведь еще хуже.
– Хуже, – подтвердил сюзерен, – но любой яд может обернуться противоядием. Разрубленный Змей, какая же подлость!
– Ты о чем? – спросил Дик, понимая, что Альдо нужно выговориться. Не таскать же всю ярость и всю боль в себе.
– Не о чем, а о ком, – ноздри Ракана раздувались, – об этой мокрице, зверски убиенном невинном Эрнани! Ненавижу это имя. Оно погубило анаксию, оно погубило королевство! А все только и делают, что причитают. Ах, святой, ах, злодейски зарезанный... Закатные твари, предателем был не Рамиро, а мой свихнувшийся предок!
Эктор был тысячу раз прав, отстранив его от власти, жаль, не довел дела до конца. Короля, который губит свою страну, следует убить. Вместе с подручными.
Ну, допустим, от кэналлийского шада ничего другого ждать и не приходилось, но Повелитель Молний! Пойти на поводу у ничтожества... Впрочем, Эпинэ есть Эпинэ. В бою хороши, но когда нужно думать, толку от них, как от Иноходцев. Четвероногих.
Резко, но справедливо. Шарль поддался на уговоры, а его потомки шли по его следам, пока Гийома не взяла под уздцы Алиса. Своей головы у Эпинэ не было и нет, хотя воевать они и вправду умеют.
– Дикон, – окликнул Альдо, – я на тебя рассчитываю. Запомни, в шкатулке оказалось ожерелье Октавии или что-то в этом роде. Я подыщу что-нибудь подходящее, мы его пожертвуем на бедных, а этой подлости ты не видел. Ты меня понял?
– Конечно!
– Молчать – наш долг. Перед святым Аланом, Гонтом, теми, кого перевешал Рамиро. Перед твоим отцом, наконец. Другое дело, что только Леворукий знает, сколько удастся продержать это в тайне.
– Я никому не скажу, – даже если будут пытать, рвать на части, сжигать заживо.
– В тебе я не сомневаюсь, – махнул рукой Альдо, – я другого боюсь. Этот мерзавец написал еще и исповедь, а Шарль Эпинэ передал ее Ариану. Ну а то, что знал Ариан, знал и Франциск, и его «навозники».
– Ваше Величество, – от волнения Ричард забыл и об ордене Найери, и о дарованных ему привилегиях, – а может, никакой исповеди нет?
– Мы перешли на «ты», – устало напомнил сюзерен. – Ты хочешь знать, почему я уверен, что исповедь была?
– Почему?
– Потому что Эркюля не короновали, а Оллары до Сильвестра не пытались уничтожить Раканов. Теперь понял?
– Нет, – признался Дик, которому хотелось схватить проклятую бумагу и сунуть в камин вместе с ядовитой коробкой.
– Если бы Эсперадор помазал Эркюля Ракана на царство, Франциск обнародовал бы завещание, а Шарль Эпинэ и Ариан подтвердили бы, что оно подлинное. Эркюль и Бланш были бы опозорены и оказались на помойке, потеряв даже то немногое, что у них оставалось.
– А почему Франциск этого не сделал?
– Потому, что бастард был умен. Есть оружие, которое можно пустить в ход только раз. Лучше дать врагу понять, что оно у тебя, и сохранить его на будущее. Были у Франциска и другие резоны. Обнародовать завещание Эрнани означало поставить Алву выше Олларов.
– Но узурпатор и так все завещал Рамиро.
– Умирая. К тому же тот завещанием не воспользовался, значит, Франциск сумел найти управу и на Воронов. И... Дикон, надеюсь, ты понимаешь, что после этого оставить Рокэ Алву в живых нельзя?
– Потому что он король?
– Нет. И да. По законам Ушедших, воля смертных ничего не решает. Я – король, потому что в моих жилах течет кровь Раканов, а не потому, что кто-то когда-то что-то завещал. Точно так же ты останешься Повелителем Скал, что бы с тобой ни было и где бы ты ни очутился. Придет время, и за нас скажет наша сила, но пока мы еще не в Золотой Анаксии. Нужно считаться и с Агарисом, и с Золотым Договором, поэтому, когда всплывет исповедь Эрнани, а она всплывет, Алва должен быть в Закате. Ты понял?
– Да. – Святой Алан, ну почему Ворон не погиб, прорываясь к эшафоту? Так было бы легче всем.
– Робер проявил то ли благородство, то ли трусость, – казалось, сюзерен читает мысли Ричарда, – но что не сделано, то не сделано, а теперь на наши головы свалился кардинал, который видел Алву в Багерлее. Я не могу запретить Левию навещать узника.
– Но как же...
– Убийство пленника плохо пахнет. – Сюзерен взял в руки закатную шкатулку, посмотрел, поставил на стол. – Если Алва умрет в Багерлее, это объявят убийством. Даже если он прыгнет с башни или подхватит лихорадку.
Дикон, у нас один выход. Суд. Суд эориев, как при Эрнани Святом. Против этого не возразит даже кардинал. Хвала Ушедшим, Ворон натворил столько, что его можно казнить четыре раза, и это будет справедливо.
Высшая доблесть и непреодолимая трусость – это крайности, которые встречаются очень редко. Между ними на обширном пространстве располагаются всевозможные оттенки храбрости, такие же разные, как человеческие характеры.
Франсуа де Ларошфуко
1
Золотой тал взмыл вверх осенним листком и упал на серый песок. Берто Салина наклонился над лежащей монетой и возгласил:
– Дракон!
– В этот раз догонять тебе, – Рангони хлопнул Луиджи по плечу, – если, конечно, они рискнут сегодня.
– Не сегодня, так завтра, – утешил увязавшийся за Луиджи на берег Марио Ниччи, – а не завтра, так когда-нибудь.
– Твой друг Вальдес предложил бы пари, – капитан «Черного ворона» поплотней запахнул черный же плащ. – Не вижу, почему б нам не взять с него пример. Десять талов – на сегодня.
– Двадцать – на завтра, – Луиджи повернулся на каблуке, выдавливая в мокром песке ромашку. – Лучше я выкину двадцать монет, чем буду торчать на этих дюнах.