Торба была завязана, а пряжки, которыми она крепилась к седлу, расстегнуты. Внутри что-то задергалось. У Матильды затряслись руки, но ей все же удалось открыть сумку, и его крысейшество выскочил на свободу. Крыс был встрепан и зол, шерсть свалялась, он мигом взобрался на плечо Матильды и зашипел.
– Они были здесь, – сообщила вдовица то ли Ласло, то ли самой себе. – За ними кто-то гнался, и Робер выбросил сумку.
– Аполка за ними гналась, – пробурчал Ласло. – Она и есть, подлюка, никак не уймется. К Белой Ели загнала, там и найдем его, упокой Создатель его душу.
– Не каркай! – рявкнула Матильда. Доезжачий пожал плечами и быстро пошел вперед, принцесса с Клементом на плече двинулась следом. Его крысейшество молчал, то ли впереди не было ничего страшного, то ли…
– Хозяйка, – Ласло обернулся, – а крыса эта, она в порядке?
– Клемент это, – отрезала принцесса, – не трясись, не заяц.
– Ох, хозяйка, с тобой хоть на медведя, хоть на войну!
Вот-вот, вчера того лучше, чуть в постель не забрались. И забрались бы, если б не Балаж с Вицей. Кто ж увязался за Робером и что здесь случилось?
Ласло остановился так резко, что Матильда врезалась в пахнущую дымом и мокрой кожей куртку. Нет, того, чего вдова боялась увидеть, на поляне не было. Только полегшая трава и обгорелый пень посередине. Белой Ели, которой в Сакаци пугали детей, больше не существовало. Матильда сама не поняла, как вцепилась в плечо Ласло Надя. Вдовствующая принцесса и доезжачий долго смотрели на черный обломок, потом на дальнем краю поляны дрогнула ветка. Что-то живое. Белка? Дятел? Матильда оторвалась от твердого мужского плеча и зачем-то пошла к тому, что когда-то было Белой Елью. Что здесь случилось? Куда делся Робер, если он, конечно, сюда добрался? Клемент на плече жалобно пискнул. Матильда стащила его крысейшество с облюбованного им места и сунула за пазуху. Она заботилась не о крысе, о себе.
Глаза принцессы шарили по бурой траве в надежде найти хоть что-то: перчатку, подкову, пряжку, кольцо, – но не было ничего. Матильда коснулась почерневшей древесины – казавшийся целым пень осел и рассыпался на множество черно-серых обломков.
Ласло встретил ее возвращение угрюмым взглядом.
– Пошли назад, – Матильда старалась выглядеть уверенно. – Тут больше делать нечего.
– А дальше-то куда?
– В Яблони. Робер должен быть там, – принцесса сама не верила в то, что говорила, но, пока она не увидит тело, она будет искать.
– Ох, хозяйка, все одно не жилец он теперь, – нахмурился доезжачий. – Коли Аполка на кого глаз положила, пиши пропало. Достанет, как пить дать достанет!
– Помолчи, твою кавалерию! – еще немного, и Матильда бы его ударила.
3
Мать указала глазами на место во главе стола, и Робер кивнул, хотя похожее на трон дедово седалище не вдохновляло. Оно не могло достаться третьему сыну наследника, но досталось. Иноходец подвел мать к ее креслу и, стараясь казаться невозмутимым, взгромоздился на украшенного гербом и герцогской короной монстра. Впрочем, определенное преимущество в этом было – со своего места Робер видел всех собравшихся за столом, другое дело, что, кроме тетушки с дядюшкой да толстяка-лекаря и его худосочной жены, он не знал никого.
Рядом с матерью хмурился крепыш лет тридцати с некрасивым, но славным лицом. Красный камзол военного покроя, черно-белая оторочка, на плече – герб Эпинэ. Надо полагать, капитан гарнизона. Тогда рядом – его помощники, а вот магистра Октавиуса Робер помнил. Почтенный доктор за время разлуки еще сильней растолстел, но в целом изменился мало. Что ж, это справедливо, тот, кто лечит, и хорошо лечит, должен быть здоров. Напротив располагался олларианский священник. Судя по тому, что клирик предпочел общество угрюмого носатого юнца Жозине, святой отец на стороне Колиньяров. Эпинэ тайком оглядел кузин и кузенов, в очередной раз позабыв, троюродные они ему или четвероюродные, хотя какая разница.
Кравчий в траурном платье наполнил кубки и почтительно замер у двери. Чего все ждут? Ах да, он – глава дома, ему и говорить. Робер поднялся. Противно скрипнуло старое кресло, словно напоминая о семейном долге.
– Создатель, храни Эпинэ!
Вино на вкус Робера было слишком сладким, хоть и хорошим. Сколько ему лет? Кого из Повелителей Молний застала эта лоза?
Слуги понесли блюда. Люди менялись, обычаи – нет. Мать вздрогнула и отвела взгляд, но Робер понял: Жозина за него боится. Ерунда, как бы Амалия ни хотела усадить в это дурацкое кресло своего Альбина, она не станет в первый же день травить герцога. Мать виновато улыбнулась. Робер повернулся к предполагаемому капитану.
– Сударь, прошу вас назваться и представить своих офицеров.
Молодой человек встал. Он был не очень высоким, но, судя по всему, сильным и ловким.
– Никола Карваль. Исполняю обязанности капитана гарнизона Эпинэ. Разрешите представить: первый теньент Леон Дюварри.
Стройный блондин лет двадцати пяти вскочил, уронив салфетку. Дюварри…
– Вы племянник Ноэля Гайара.
– Да, монсеньор. Окончил Лаик. Служил в Тронко.
И оказался в Эпинэ. Можно не спрашивать когда. Три года назад из армии без объяснений выставили сотни полторы офицеров. Дорак заподозрил заговор, и, видит Леворукий, основания у него были.
– Рад познакомиться, теньент.
Сидевший рядом с Дюварри рыжеволосый парень неторопливо поднялся, не дожидаясь приглашения.
– Рауль Левфож – второй теньент гарнизона Эпинэ. Счастлив приветствовать монсеньора.
– К несчастью, Жюстен выехал по неотложному делу, – совершенно не к месту встрял дядюшка, – но он к ужину вернется.
Жюстен? Ах да, наследник Альбина. Робер не был уверен, что видел его раньше, хотя это не имеет никакого значения. Пятнадцатилетний подросток совсем не то, что двадцатидвухлетний кавалер.
– Но зато мы с гордостью представим дорогому Роберу нашу Ивонн, – запела Амалия. Девушка с замысловатой прической опустила глаза. Она была очаровательна, Амалии и Альбину было чем гордиться.
Сестру Ивонн звали Камилла, она обещала стать хорошенькой, но пока мешали прыщи на лбу и подбородке. Робер сказал какую-то любезную чушь и торопливо заговорил с кузенами, каковых за столом обнаружилось двое. Еще двое до взрослого стола не доросли, а неоднократно поминаемого Жюстена куда-то унесло.
– Кузен Робер, вы столько повидали, не то что мы, жалкие провинциалы, – Ивонн улыбнулась и тут же утратила половину очарования. Улыбка не была живой, она крепилась к лицу, как брошка к платью. Слова тоже были сшиты в глупые затасканные фразы. Вот оно, хорошее воспитание – убить себя и напялить на труп маску, похожую на сотни других.
– Кузина, – ради матери он будет вежлив с этой курочкой, – вы себя недооцениваете. Вы не жалкая провинциалка, вы самая очаровательная девица Эпинэ.