Я не могла не видеть, как они разрываются между желанием стоять насмерть и погрузить на корабли своих женщин и детей и увезти к далеким солнечным островам, где текут прозрачные ручьи и перекликаются невиданные птицы с сиреневыми и оранжевыми перьями. Тосковали и отлученные от дел гвергандские негоцианты, чей воинственный пыл истощился от безделья и убытков, а из Арции доносили, что торговцев, менял и ростовщиков Годой, которого уже не называли узурпатором, но еще не величали императором, не притеснял.
Утром я имела сомнительное удовольствие лицезреть постные рожи торговых старшин Гверганды, явившихся к герцогу, и готова была поклясться, что они приходили жаловаться на свою горькую долю и клянчить компенсации за упущенную выгоду, хотя никто их в Идакону на веревке не приводил.
Усилием воли я забыла о купцах и вспомнила о времени — часы на камине сказали, что я проторчала у окна два часа. Снег все еще шел, и очень густо, но поднявшийся ветер разорвал облака. Коротко блеснуло заходящее солнце, но снежинки в его лучах казались черными, будто с небес сыпалась зола, а может, так оно и было. Зола несбывшихся надежд может выглядеть как снег.
Шаг в глубь комнаты, шаг во тьму… Я зажгла свечи и повернулась к роскошному зеркалу. Летом я чуть было не велела вынести его прочь, но нежелание объяснить свою причуду пересилило. Я ограничилась тем, что, оставаясь одна, занавешивала стекло шелковой атэвской шалью цвета павлиньего пера. Защитить она не могла, но создавала иллюзию преграды. Впрочем, меня больше не тревожили, понемногу я успокоилась и даже заставила себя использовать зеркало по назначению. Вот и теперь я рассматривала свое отражение. Обрезанные Лупе волосы отросли, на ночь я стала их заплетать в некое подобие кос, хоть и до смешного коротких. Занимаясь своей гривой, я снова задумалась и просидела перед зеркалом чуть ли не столько же, сколько у окна. Очнулась я от того, что моей щеки коснулось нечто неуловимо прохладное: мои друзья-тени давали понять, что я слишком засиделась. Странно, что я не встречала их раньше, или они жили только в Идаконе? Город этот был ой каким непростым, уж это-то я чувствовала.
4
И Марина-Митта, и Анна-Илана смертельно бы обиделись, скажи им кто, что они хоть в чем-то сходны, но сходство было, и явное. Обе заглядывались на Рене, обе не получили желаемого, обе связались с Михаем Годоем и обе же обратили внимание на Уррика, и тут Ланка нанесла сокрушительное поражение племяннице Базилека. Гоблин испытывал к фаворитке-монахине отвращение, а ее все более откровенные заигрывания вынудили молодого офицера обратиться к начальнику гоблинской стражи.
Уррик коротко, не объясняя причин, попросил отправить его в Северную армию. Нкрдич был возмущен. Приказы старших у гоблинов не обсуждались. Самому Нкрдичу тоже не слишком нравилось бессмысленное сидение в Мунте, но ему и в голову не приходило жаловаться на судьбу или тем более проситься из опостылевшей столицы на север.
Уррик молча выслушал разбушевавшегося начальника, а наутро сделал то, что никакому другому гоблину и в голову бы не пришло. Он обратился прямо к Михаю Годою, чем немало того позабавил. Разумеется, догадайся регент об истинной причине просьбы Уррика, Марине-Митте стало бы не до смеха, но будущий император не задумывался о том, что его вечная занятость для золотоволосой красотки оборачивается скукой и пустотой, которую надо заполнить. Другая ударилась бы в интриги, но Митту влекла не корона, а мужчины. Годой же при всем своем уме не сомневался ни в помилованной арцийке, ни в Уррике, заскучавшем в теплом, мирном Мунте, а отправлять смышленого, знающего арцийский капитана в действующую армию было столь же недальновидно, как строить забор из драгоценного дубца.
Регент коротко сказал гоблину, что подумает и чтобы тот утром явился за предписаниями. Уррик склонил голову и горной рысью скользнул за раззолоченную дверь. Годою не хотелось лишаться такого телохранителя, но просьба упала на благодатную почву. Михаю не нравилось то, что творится во Фронтере, и он как раз раздумывал, кого бы туда послать. Так называемые резистанты в последнее время обнаглели окончательно, самым же неприятным было, что их главарь подписывался ни много ни мало как Луи Гаэльзский. Михая не волновало, в самом ли деле наглец являлся сыном Эллари, или это было чьей-то гениальной выдумкой. Оживший «принц» начинал мешать не меньше строптивого Архипастыря.
Разбойника хранил словно сам Проклятый. Отряд «Луи» гнездился в болотах, куда не отваживались заходить даже самые отчаянные, а после неудачной попытки доказать циалианкам, что убийцы святых сестер строго покараны, Фронтеру охватило какое-то безумие. Люди бросали деревни и уходили в леса, появились собственные вожаки, самым известным из которых стал какой-то Рыгор Зимный, спевшийся с Луи. Они не только бесчинствовали на дорогах, но и истребили несколько гарнизонов. С этим надо было кончать.
Михай Годой встал и прошелся по кабинету. Нужно действовать! И начнет он с самого простого. Гоблины Мунт не украшают, но у Адены и в Гелани они незаменимы. Дело Марциала — не выпустить Рене и Мальвани из Эланда, пока не падет Святая область. Дело Уррика — заняться гоблинским подкреплением, которое подойдет в Гелань. Граф Варшани — человек толковый, но с гоблинами вряд ли поладит, с него хватит и Фронтеры. Пусть делает что хочет, но резистантов нужно уничтожить, причем только клинками и пулями. Никакой магии! Нужно, чтобы союзники это уразумели. Пусть, если им так уж приспичило, наполняют свою поганую Чашу в Вархе и ждут.
Годой не имел бы ничего против, если бы господин Шаддур прикончил эландца и развлекся с Гардани, но пока Эстель Оскора в Идаконе, это нежелательно. Если союзники одержат верх, они получат Эстель Оскору, а вместе с ней и своего ублюдочного бога, а это хуже десятка Арроев, и этого он им не позволит.
Регент подписал несколько указов, собственноручно начертал распоряжения Уррику и привычно нежное письмо Илане, срок которой уже приближался. Посидел, потер уставшие глаза, придвинул кипу прошений и понял, что на сегодня — все. Разбираться с готовыми сосать любое вымя ублюдками Годой не собирался, равно как и думать о том, что делать через месяц или весной. Тарскиец неспешно сложил бумаги в стол и отправился к Митте. Та была рада. Очень.
5
Эстель Оскора
В коридоре прозвучали шаги. Менялся караул, значит, минуло два часа пополуночи. От свечей осталась половина, дрова в камине почти прогорели. Давно пора было отправляться спать, но что-то меня удерживало. А потом на самом краю моего сознания словно бы раздался хруст, как от ломающегося молодого льда. И это не было ощущением чужого присутствия.
Я потрясла головой, не помогло. Прохладные прикосновения стали чаще и быстрее. Мои друзья-тени затеяли свою обычную возню. Я все еще не привыкла к их постоянному присутствию и покосилась на свои руки. Можно было поклясться, что я сижу летним ветреным днем под деревом, а вокруг пляшут солнечные зайчики, однако все деревья в Эланде, кроме елей и можжевельника, уже облетели…
Я еще раз переплела волосы, поддавшись слабости, все же набросила на зеркало павлинью шаль и задумалась, пытаясь понять, что меня тревожит, а тревога нарастала. Я уже с трудом удерживала себя на месте — хотелось куда-то немедленно бежать, что-то делать, о чем-то кричать…