В дверь постучали. Очень осторожно, но я уже так себя взвинтила, что стук прозвучал мушкетным залпом. Я подскочила, как вспугнутый заяц, добежала до двери и, повернув ключ в замке, рывком ее распахнула.
— Вот как? — улыбнулся Рене. — Королева не спрашивает, кто ее хочет видеть в столь поздний час?
— Монсигнор! — Я быстро отступила в глубь комнаты, лихорадочно усмиряя глупейшую улыбку. По счастью (или наоборот), Рене пришел не один.
— Мы вот по какому делу. — Рене с удивлением оглядел занавешенное зеркало и горящие свечи. — И мне, и Шандеру эта ночь кажется какой-то странной, а вы бывали в Убежище и носите амулет эльфийского принца. Вы ничего не чувствуете?
Разумеется, я чувствовала, но не могла выразить словами, что именно. Я честно призналась в своей беспомощности. Рене, взглядом спросив моего согласия — как будто я могла что-то иметь против?! — уселся в одно из глубоких кресел, которых в моей комнате поставили явно больше, чем требовалось. Шани опустился в другое. Преданный, смирно лежавший у моей кровати, немедленно переместился поближе к Гардани, и тот с нескрываемой сердечностью обнял зверя за шею. Мне оставалось лишь налить гостям вина, казавшегося лично мне излишне сладким, хотя знатные дамы должны пить именно такое. Гости молчали, я тоже.
Из ступора меня вывел странный голос — резкий и скрипучий, с интонациями, живо напомнившими мне одного весьма неприятного учителя-арцийца, и голос этот явно не принадлежал ни Рене, ни Шани.
— Я полагаю, — казалось, говорили из-под кресла Рене, однако беспокойства это ни у кого не вызвало, — в настоящий момент происходит некое событие, последствия которого скажутся на судьбе вверенных нам земель!
— Нам? — хмыкнул герцог и поднял руку так, что неизменный золотой браслет лихо блеснул в свете множества свечей. — Любезная сестра! Разрешите представить вам моего просвещенного спутника!
Я не верила собственным глазам. С золотого браслета важно сползла украшавшая его золотая же жабка, которая, на глазах обретая цвет вороненой стали, столь же важно взобралась на плечо Рене.
— Разрешите представиться. — Жаба учтиво поклонилась. — Андриаманзака-Ракатуманга-Жан-Флорентин, странствующий философ и ученый. В последнее время имею честь состоять советником при особе великого герцога Эланда, Первого паладина Зеленого храма, доблестного Рене Арроя.
Я потрясенно молчала, а Рене с Шани не могли скрыть плутовской мальчишеской улыбки. Странствующий философ окончательно угнездился на плече адмирала и продолжил:
— Мы принадлежим к древней высокоразвитой расе, которая обладает способностями мыслить отвлеченно, отличаясь также прекрасной памятью. Мы живем во имя поиска Истины, и поиск этот является целью и смыслом нашего существования, поэтому нас никогда не ослепляют вещи, столь привлекательные для более примитивных созданий. Жажда богатства и власти, стремление привязать к себе иное мыслящее существо нам глубоко чужды. Но я отвлекся, чтобы объяснить ее величеству причину раскрытия моего инкогнито, а заодно оговорить, что мое присутствие при особе монсигнора Арроя является тайной, от сохранности которой зависит будущее Тарры. Целью же нашего нынешнего собрания…
Я украдкой взглянула на Рене. Адмирал слушал говорящую лягушку с абсолютно серьезным выражением лица, но в эльфийских глазах плясали веселые искры. Шани был не столь выдержан, и на его губах то и дело мелькала улыбка. Это было великолепно, что он вновь научился улыбаться. Если все заслуги этого говорящего чучела сведутся к тому, что Шани вспомнит, что такое смех, то и тогда его появление будет оправданно.
Тем не менее я прилежно слушала и, к своему удивлению, пришла к выводу, что пучеглазый ритор неглуп. Если бы не его спорная внешность и размеры, а также назидательный тон и обилие заумных слов, жаб был бы дельным советником. Именно ему пришло в голову, что в Идаконе находятся три человека, близко сталкивавшиеся с ройгианской магией. Двое из них — Шандер и Рене — почувствовали в эту ночь странное напряжение, и Жан-Флорентин предположил, что, если это не случайность, нечто подобное должна ощущать и я, а мои познания в эльфийской магии, возможно, прольют свет на происходящее. Только вот знаний у меня было не больше, чем у библиотечной кошки, даже если она каждый день спит на многомудрых фолиантах. Да, я ощущала, что нынешняя ночь не простая, но и только.
Можно было воспользоваться случаем и рассказать Рене все, что я знала о себе и о чем догадывалась, но я в очередной раз струсила и, поскольку от меня чего-то ожидали, брякнула первое, что пришло мне в голову. Дескать, в Убежище было водяное зеркало, позволявшее видеть то, что происходит в других местах. Астен мне показал, что и как, и я однажды попробовала проделать то же самое вот с этим зеркалом. Ничего особенного я не увидела, но, возможно, стоит попытаться еще раз.
Мне поверили, а меня уже захлестнуло. Я сдернула со стекла дурацкий платок и… Я не знала, как и что делать. У меня была лишь твердая убежденность, что сегодня и сейчас я могу разбудить однажды уже взнузданное стекло. Зачем-то я коснулась рукой серебряного лебедя — то ли пыталась доказать, что и впрямь чему-то научилась, то ли просто искала поддержки у Астени… А потом мне показалось, что комната, замок, город, да, пожалуй, и вся вселенная обернулись вокруг меня и встали на место. Я уставилась в зеркало. Передо мной маячило мое собственное лицо со ставшими в неверном мерцании свечей огромными глазами и шевелившейся от откуда-то взявшегося сквозняка выбившейся из косицы прядкой.
Затем я куда-то пропала, и в зеркале остались лишь стена комнаты и два подсвечника, причем огоньки свечей отчего-то стремительно темнели, из золотистых становясь красными, лиловыми и, наконец, хоть такого просто не может быть, черными. Тьма наползала и изнутри зеркала — казалось, в отраженной комнате медленно гаснет свет… Я оказалась перед черным провалом в никуда, только на границе нестерпимым блеском светилась бронза подсвечников да на черном фоне угадывалось колеблющееся черное же пламя. А затем на меня глянули две пары глаз, не принадлежавших ни эльфам, ни людям, ни зверям, ни кому бы то ни было из виданных мною существ. Одни, льдисто-голубые и при этом какие-то змеиные, глядели с холодным интересом, и я чувствовала, что их обладатель знает обо мне все. Даже то, что не знаю я сама. Взгляд второго напоминал взгляд огромной хищной птицы, если бы птица вдруг научилась сострадать. Не знаю, сколько все это продолжалось. Наконец тьма взорвалась в моем сознании мириадами звездных брызг, я услышала странный нестерпимый вой, перешедший в дикий, сводящий с ума визг, который, к счастью, заглушила музыка…
Я очнулась, все еще слыша неторопливые аккорды, на фоне которых переливались и дрожали мелодичные трели. Пламя свечей вновь стало теплым и золотым, а зеркало послушно отражало молодую женщину с расплетшимися косичками. Я провела ладонью по лбу и оглянулась. Мои гости оказались на месте и были, без сомнения, взволнованы.
— Что ж, — взгляд Рене стал как-то жестче, — мы знали, что рано или поздно это случится.
— Что случится? — глупо переспросила я.