Нет, он, конечно же, не понимал, не мог понять, что со мной творится; меня нынешнюю он совершенно не знал, а та женщина, которую он оставил в Гелани, могла одно — кинуться в отчаянье с крепостной стены. Я рванулась, Рене ухватил меня за плечи и с силой сжал. Кажется, он велел мне немедленно прийти в себя, и… я это сделала! Переполнявшей меня силы хватало, чтобы и от самого Рене, и от всех стоящих рядом не осталось бы ничего… Голос приказывал мне именно это — уничтожить эландца, потому что так нужно Ему.
Я не чувствовала своего тела, оно казалось мне таким же орудием смерти, как кинжал или шпага. Рене обнял меня еще крепче, я вскинула голову и встретилась с его яростными и несчастными глазами… Взгляды наши скрестились на какую-то долю мгновенья, потом прямо над нашими головами раздался надсадный визг. Адмирал втолкнул меня в нишу между двумя каменными зубцами, прикрывая собой. Белесый отросток был голоден и безмозгл, он не выискивал, кого утянуть в небытие — герцога Арроя или незадачливого аюданта, бегущего вдоль стены. Человек исчез, словно его и не было, а щупальце… Опаленное лиловым огнем, оно нехотя отдернулось. Руки Рене разжались, и я увидела, что творится на площади. Синий эльфийский свет угас, живая стена рассыпалась, теперь на ногах оставались трое — сам Эмзар, давешняя старуха и… клирик с увитым цветами посохом. За рекой бесновался Белый Олень. Еще одна-две атаки — и последние защитники не выдержат.
— Бей, — прозвучало в моем мозгу, — уничтожь их и иди сюда, к нам… к нам… к нам… ты наша…
Я вырвалась из рук адмирала и так же легко, как кошка пересекает лунный луч, не разбирая дороги, не думая, что будет, если я покажу, кто же я на самом деле, бросилась на зов… Голоса что-то бубнили, но совершенно спокойно, не сомневаясь, что я выполняю их приказ. Рене что-то крикнул мне вслед. Нет, это мне показалось — не мог же он кричать сейчас о любви…
Белая тварь выжидала, зачем тратить драгоценные силы, если я — ее создание, ее послушное орудие — в крепости? Зверюга гордо и нагло высилась на своем берегу, ожидая, когда верная раба докончит столь успешно начатое… Что ж, она дождалась. Я остановилась напротив твари и с маху ударила всей отмеренной мне силой.
Трудно описать, что я почувствовала… Эанке, гончие тумана, гнусные финусы — все, кого я прикончила раньше, отсюда казались лишь слабенькими огоньками; их погасить было так просто. Эстель Оскора, избранница древнего бога, сама не знала пределов своего могущества, а оно равнялось Силе ее супруга и господина. Огонь гасят огнем. Только я могла остановить пожар, зажженный Ройгу, и, клянусь Великими Братьями, я это сделала!
Я никогда не была ни особо удачливой, ни особенно умной, но сейчас у меня получилось все. Закрыв незримым щитом тех, кто стоял сзади, я лупила всем, что было во мне, по Оленю и по тем, кто сновал у его ног. Внутренним взглядом я видела то, что мои земные глаза не могли различить. Я видела, как два вихря — черный, как сама Тьма, и нестерпимо блестящий, как солнечная дорога на озерной глади, — повинуясь моей воле, ринулись вперед. Свет накрыл клубок тел, катавшийся у ног исполина, Тьма обвила его шею чудовищным арканом. Я душила эту мерзость, ощущая ее удивление, негодование, ярость и, наконец, страх. Олень бился и хрипел, а я всей своей волей тащила на себя сотканный из Тьмы канат, затягивая его, держа тварь на ремне, как это делают жители Эр-Атэва с дикими ослами. Мне было не по силам ее удавить, но и освободиться она не могла.
Не знаю, сколько я так стояла. Мне казалось, вечность; для тех, кто смотрел на нашу схватку живыми глазами, похоже, все случилось мгновенно. Олень попытался встать на дыбы, я рванула черный аркан на себя, и он лопнул. Меня швырнуло на колени, и сквозь волну непередаваемой, неистовой боли я — нет, не увидела, а почувствовала, как Олень, обретший свои обычные размеры, вытянув увенчанную рогами голову, стремительно удирает на восток…
О в знойной пустыне холодный родник,
О хлеба последняя корка,
О буйного ястреба яростный крик,
О смерть, стерегущая зорко!..
Редьярд Киплинг
Арция. Святой град Кантиска
Рене, с трудом стоя на трясущихся ногах, смотрел на улепетывающего монстра, не веря, что все кончилось. Кончилось? Как бы не так! Все только начиналось! Этим, за речонкой, сейчас хуже, чем в Кантиске, такой шанс нельзя упустить. Тряхнув белыми волосами, словно отбросив все лишние мысли и чувства, Аррой помчался к пушкам, оглядываясь в поисках тех, кто не утратил способности действовать. Барон Шада был именно из таких… К пушкам на стене адмирал и военный комендант Кантиски подбежали одновременно.
— Рад вас видеть, барон, — кивнул Рене и заорал на пушкарей: — Чего ждете? Заряжай, живо! — Солдаты забегали, как посоленные, а Рене вновь обернулся к Шаде: — Ваши люди не рехнулись со страху?
— Я им рехнусь! — рявкнул барон. — Что, тряханем этих злыдней заречных?
— Самое то, — подтвердил Аррой.
— Как решили давеча: тысячу конных и три пехоты?
— И быстрее. Пока они не очухались…
— Станут чесаться — поотрезаю… м-м-м… носы, — заверил военный комендант. — Через четверть часа будут у Каннских ворот.
— Мне коня тоже оседлайте.
— А стоит ли? — Старый вояка в упор взглянул на Рене.
— Стоит! За крепостью вы углядите.
— Угляжу, — согласился Шада и, грузно топая, побежал к лестнице. Рене махнул ему рукой и вернулся к пушкам.
Среди многочисленных талантов Счастливчика числилась и стрельба без промаха. Адмирал прошел мимо всех четырнадцати стоявших здесь пушек, слегка подправляя наводку. Фитили поднесли одновременно. Грохнуло. Эландец лишний раз подтвердил свою репутацию человека, который ни слов, ни пороха даром не тратит. Арцийские земляные туры рвались и валились, одна из пушек лишилась лафета, еще две опрокинулись. Бестолковая беготня и вопли и без того растерянной прислуги вызвали на стенах Кантиски злорадный хохот, но умчавшийся к воротам Рене его уже не услышал.
Малахитовый лагерь
Посрамление Белого Оленя Михая Годоя несколько удивило и совсем не расстроило. Напротив, тарскиец углядел в происшедшем зерно победы. Полной и главной, потому что свобода от союзников была важнее немедленной победы над Арроем. Регент не собирался драться с эландцем на шпагах, а как политик он был сильнее. Как полководец… Этого Михай пока не знал. За ним стояла Лага, за Арроем была бы Адена, если б не Мальвани и Феликс, так что сравнивать было нечего. Что до магии, то теперь за Арроем нет Темной звезды, а за Годоем — Оленя, к вечеру же не будет и Шаддура.
О том, что Геро в Кантиске, Михай догадался еще до того, как ройгианцы сначала с радостью, а потом с яростью произнесли имя его дочери. Сила, вливавшаяся в эльфийскую магию и ее искажавшая, могла исходить лишь от Геро, которая пряталась, пока Шаддур не вынудил ее сыграть в открытую. И она сыграла! Теперь на какое-то время о магии можно забыть. Нужно наполнить не одну Чашу, чтобы Ройгу вновь обрел тело и способность сражаться, а на это уйдет не менее луны. Ну а пока бессилен Олень, бессильна и Эстель Оскора.