— Ландей устроит все в лучшем виде, — подтвердил ветеран.
— Нужно добиться, чтоб Годой бросил в бой таянскую кавалерию, думая, что наступает переломный момент. Тогда маршал резко отойдет вправо, где за перелеском можно спокойно перестроиться, а таянцы окажутся под обстрелом из лагеря. В это время с двух сторон нанесет удар регулярная кавалерия, и маршал спустит с цепи наших дорогих графов с их конными дружинами, которые большей частью будут ждать в лесу. Правильно?
— Правильно, — подтвердил Матей. — А что делаем мы?
— А мы стоим на этом дурацком пригорке и прикрываем южан, вместо того чтобы драться, — ворчливо сообщил принц.
— Не волнуйся, — отрезал его собеседник, — драки на твой век хватит. Только помни, если убьют меня, убьют только меня, а вот попав в тебя, попадут во всю Арцию.
— Глупости, — отмахнулся принц, — ничего с нами не будет. И вообще пришло время спросить с них за Лошадки…
— Ты, я вижу, решил мстить по всем правилам. — Ветеран кивнул на розовую девичью ленту, повязанную на эфес шпаги.
— Да, — коротко кивнул Луи, — по всем правилам и до конца.
1
— Если тут бывать колодец, его нужно искать. — Криза умоляюще смотрела на Романа. — Мы искать одна сутка. Только.
— Хорошо, — кивнул эльф, — отчего бы не поискать… Днем больше, днем меньше…
— Мне не нравится твоя мысля. Ты не делать, что хотел. Но ты не виноватый. Просто все не так.
— Это ты правильно сказала, все действительно не так. И это мне очень не нравится! Ладно, — Рамиэрль поправил заплечный мешок, — пошли искать твой колодец.
— Он не мой, нет, — запротестовала орка и легко побежала за Романом вниз по пологому склону, сверху поросшему сочной травой, сквозь которую чем дальше, тем чаще пробивались странные серебристые стебли.
Горы захлебывались поздней весной, щебетом птиц, звоном ручьев, дурманящими запахами черемухи и диких нарциссов, а здесь по-прежнему пахло полынной горечью, и седые шелковистые травы медленно сгибались и разгибались под порывами неощутимого ветра. Сердце эльфа вновь сжалось от боли, еще более острой, чем в первый раз. Волна горечи захватила и понесла его куда-то. Роман не понимал, что с ним творится, все мысли куда-то делись, остались одни чувства, ощущение невосполнимой утраты, тоска по несбывшемуся и еще ощущение непонятной вины.
— Я не виновен перед вами, Древние, — эльф сам не осознавал, что говорит вслух, причем на староэльфийском, который меньше всего подходил для того, чтобы разговаривать с мертвыми богами Тарры, — я оплакиваю ваш конец и сожалею о нем. Всем, что мне дорого, клянусь, что сожалею. В наш мир пришла беда, мы перед ней как дети в лесу. А вас нет, наши боги ушли, и мы одни перед лицом Ройгу…
Криза молча следила за своим спутником. Таким она его еще не видела. Эльф стоял на озаренном ярким предвечерним солнцем склоне и что-то говорил на непонятном языке, хоть некоторые слова и казались смутно знакомыми. Временами Роман надолго замолкал, словно выслушивая ответ, но, кроме Кризы и него самого, здесь не было ни души. Ни птиц, ни зверей, ни водившихся в изобилии в этих краях каменных ящериц и золотистых горных кузнечиков.
Криза устала и присела на теплый камень. Она и раньше не сомневалась, что Роман — волшебник, а значит, умеет говорить с духами. Интересно, скажут ли ему духи Седого поля, где находится колодец Инты? Неужели его кто-то засыпал?
…Жалобный тягучий крик вырвал орку из задумчивости; крик, казалось, раздавался отовсюду, словно кричало само поле. Криза ошалело завертела головой и увидела стаю птиц. Они приближались с запада, против солнца, и потому одновременно казались черными и обрамленными сверкающим серебряным ореолом. Девушка вспомнила, что прошлый раз они видели эту же стаю, — издавая щемящий, надрывающий сердце клич, она медленно проплыла над головами и исчезла за пятиглавой вершиной Великого Деда. [18] На этот раз птицы вели себя по-другому. Сильно и ровно взмахивая огромными сверкающими крыльями, они направлялись прямо к путникам.
Кризе стало страшно. Она позвала Романа, сначала вполголоса, потом громко, потом отчаянно закричала, но чуткий от природы эльф, поглощенный своим непонятным разговором, даже не обернулся.
Птицы все приближались, и девушка, не соображая, что делает, схватила лук и пустила стрелу в вожака. Промахнуться она не могла — странные, похожие одновременно на огромных лебедей и орлов крылатые создания были уже совсем близко, а орка запросто сбивала белку в прыжке. Но стрела так и не попала в цель. Она вообще никуда не попала, а просто исчезла. Та же судьба постигла и вторую стрелу. Криза невольно вскрикнула и, как в раннем детстве в ожидании наказания, сжалась в комок, прикрыв руками голову в ожидании удара. Крылья зашумели прямо над ней, птичьи крики стали короче и резче — стая напала на Романа, за которого она десять тысяч раз была готова умереть, но ноги не желали сходить с места. Что-то древнее, могучее и властное велело орке оставаться там, где она есть. Девушка боролась, но с таким же успехом можно бороться с приливом или стрелять против сильного ветра.
Наконец ей удалось поднять ставшую неимоверно тяжелой голову. Хлопанье крыльев и крики к этому времени стали глуше, отдаленней. Открыв глаза, Криза ошеломленно смотрела, как подгоняемый стаей Роман быстро шел, почти бежал в сторону гор. Белоснежные крылья, спины и шеи в солнечных лучах сверкали тем же расплавленным серебром, что и трава под ногами. Девушка облегченно вздохнула: опасность ее другу не грозила, просто птицы куда-то его вели, объясняя дорогу доступным им способом. Слегка поколебавшись, орка поглядела на брошенное снаряжение и побежала за эльфом.
Криза всегда считала себя хорошей бегуньей — быстрой и выносливой, правда, она ни разу не пыталась бегать наперегонки со Светорожденным. Роман обогнал ее настолько, насколько она обогнала бы человека, и вскоре пропал в серебристом мареве. Казалось, бард шел не по земле, а по воздуху, во всяком случае все попытки Кризы убедиться в том, что она взяла верное направление, были безуспешными — она не встретила ни примятой травинки, не оброненного пера. И все-таки орка упрямо шла вперед, да и что ей оставалось делать?
2
Было жарко и душно, и граф Койла никак не мог заснуть. Впрочем, дело было не в жаре и не в первых в этом году комарах, а в кошмаре, в который превратилась жизнь арцийца. Он прекрасно осознавал, что делает, но проклятое тело предпочитало исполнять все прихоти Михая Годоя. Регент графа превратил в любимую игрушку, с которой делился своими планами, смаковал вещи, о которых Фредерик предпочел бы забыть, а иногда, находясь в особенно игривом настроении, заставлял графа проделывать то, чему Фредерик предпочел бы смерть. Увы! Умереть он не мог и продолжал развлекать своего мучителя.