Пришлось отступать в ванную и лепетать вранье под шум душевой воды и Анин речитатив из-за двери:
— Мама, если ты куришь, то, пожалуйста, не кидай сигареты в унитаз, он испортится.
3
Марфа всегда брала с собой на обходы блокнот — даже в те времена, когда в бумажной промышленности наступал бесповоротный кризис. Как-то выкручивалась, разрезала пополам старые тетради и писала в них поперек строчек, сшивала суровой нитью укороченные альбомные листы, придумывала что-то еще, но без этой вещи на дежурство не выходила. Блокнот и острый простой карандаш (хоть грифельный, хоть химический, ручка на морозе может отказать) — набор рабочих инструментов, таких же, наверное, как скальпель у хирурга.
При нынешнем рыночном укладе проблем с записными книжками не было, но Марфа по старой привычке экономила, брала в газетном киоске на углу дешевые крошечные книжечки на пружинке — невыносимо ярких цветов и кукольных размеров. Сплошь исписывала их мелким четким почерком, берегла бумажное пространство. Не то чтобы не доверяла памяти, скорее немного перестраховывалась, немного коллекционировала происходящую жизнь. Раз в неделю Марфа кропотливо и с удовольствием вбивала информацию в компьютерные таблицы, радовалась аккуратным строчкам, с удовольствием подбирала информацию для квартальных отчетов. Изображала из себя аналитика — сама с собой играла в героиню многосерийной книжной эпопеи про столичных милиционеров, а заодно извлекала из миниатюрных блокнотиков в крикливых обложках немалую пользу.
Сегодня блокнотик можно было вообще не вынимать из кармана: Марфа шла привычным маршрутом и смотрела все больше под ноги, а не на густые заоконные огни. Иногда посвистывала в зябкую тьму — будто подзывала к себе невидимую собаку, иногда вынимала из карманов руки, разминала их — прямо в перчатках, косилась на рабочие часы. Было холодно и довольно безнадежно. Конечно, не так, как в ту осень сорок восьмого в затертом разрушенном городке, но тоже не шибко весело. Если бы не строгий Анин взгляд, гарантирующий расспросы из серии: «Мама, а почему так рано? Ты что, не выполняешь свою работу?» — то Марфа бы спустила обход на тормозах. Прошлась бы под окнами четырех самых проблемных квартир и вернулась обратно: ставить тесто на завтрашнее угощение к зерничному чаю, выращивать в цветочном горшке кой-какую травяную мелочовку, варить микстуру из кошкиных слезок… Ленке-Амебе она тогда соврала, сказала, что успокоительное нужно для Ани, но на самом-то деле эту горькую бурду пила сама Марфа, а дочка-второклассница совсем не нервничала и смотрела на мир очень спокойными, хоть и слишком взрослыми глазами.
На углу у круглосуточного Марфа притормозила. Дежурно глянула сквозь высокую стеклянную дверь, дождалась, когда у кассы нарисуется относительно перспективный алкаш, и четко, одной левой, перепрятала ему заначенные на бутылку деньги. Покосилась на часы, прикидывая срок действия финансовой амнезии — до вечера пятницы или лучше сразу до воскресного утра?
Судя по организму, алконавт мог продержаться еще пару дней на одной чистой досаде и поиске пропавших десятирублевых сокровищ. Крышей, конечно, не поедет, но маниакальное состояние на него лучше было бы навесить. Будет понимать, что деньги где-то рядом, так что просто жгут ладонь, но до нужного срока их не найдет, станет видеть вместо своих серо-зеленых червонцев то квартирные счета, то справки из домоуправления. В общем, какие-то никчемные бумажки, от которых толку ноль, а выбросить нельзя. А выкинет или порвет — ну и шут с ним, с убогим. Пара дней в трезвости еще никому не повредили. Зато теперь можно отойти от гнусной витрины и честно вписать себе в блокнот полагающееся по нормативу благодеяние. До конца квартала Марфе не хватало еще полусотни мелкомасштабных поступков, так что мужика можно было бы немного попасти, если он, конечно, с ее участка, а не заехал, скажем, к кому-то в гости водку пьянствовать и дисциплину хулиганить.
Для перестраховки и чтобы не спугнуть объект, Марфа честно зарулила за угол и продышалась, входя в нужный ритм. Четко представила себе грязно-палевую дворнягу с ближайшей стоянки, закрыла глаза и сунула под язык замусоленную таблетку валидола: почему-то в последние месяцы перекидываться было тяжело. Давление постоянно скакало, температура поднималась, а женский цикл давал такие сбои, что, не будь Марфа уверена в своей чистоте, наверняка бы потрусила в аптеку за тестом на беременность. Но иначе не получалось: по последнему кварталу у нее оставались неизрасходованными не то шесть, не то семь часов собачьей жизни, и их оптимальнее всего было спустить на алконавта или еще какого упыря, чтобы в Конторе к отчету никто не прикопался.
Как оказалось, она абсолютно зря мучила себя валидолом и месила когтистыми лапами вонючую грязь: мужчинка, опечаленный разлукой с облюбованной бутылкой, наверняка не заметил бы не то что унылую собаку или неприметно одетую женщину странных лет, но и, наверное, аквалангиста в полной боевой выкладке, если бы тот поперся сейчас за ним по пятам. Объект сперва уныло матерился и выворачивал карманы у магазинной витрины, потом сухо сплюнул в паре сантиметров от Марфиной настороженной морды, потоптался на пустынной остановке, сунулся было в теплое нутро троллейбуса, а лишь затем еще более уныло поплелся в сторону метро. Марфа послушно трусила за ним, пытаясь углядеть время на фонарных часах и злясь на себя — надо было еще у кассы прочитать пьянчужку как следует, выяснить место проживания и планы на вечер, а то на ходу и в собачьем темпе это получалось скудно и обрывочно.
На третьей от ее дома остановке мужчинка как-то совсем сник, уселся на заледенелый край скамейки и начал методично сплевывать на асфальт сквозь раззявленные колени. Марфа для приличия понюхала запаршивленный бок урны, а только потом поставила передние лапы на скамейку, просительно заскулила и глянула объекту в глаза.
— Что, Бобик, и тебе хреново?
«Красногвардейская», кажется… или «Орехово»… Тьфу ты, мать моя женщина… Это к Таньке-Грозе поближе, вот пусть она с таким и возится. Как же тебя, холеру, сюда занесло?
— И мне хреново, Бобик. А знаешь, что, Бобка, в нашей собачьей жизни главное?
Марфа вежливо склонила морду, но при попытке себя погладить зарычала и оскалилась, демонстрируя не по-собачьи белые зубы (керамика при перекидывании не всегда совпадала с нужным оттенком).
— Ну тихо ты… знаешь, Боба, знаешь, потому так и рычишь.
В мужчинкиной плешивой голове противно зудела мысль о том, что жизнь у него и впрямь дерьмовая, раз уж даже бродячая псина принимает за врага. Пришлось поджимать хвост, жалобно тявкать и терпеть грубые касания заскорузлой руки — ровно до тех пор, пока алкоголик не дотумкал, что при нынешнем раскладе ему надо либо в петлю головой, либо завязывать к чертям и опять съезжаться с Вичкой, хоть та его и запилит до гробовой доски.
Мысль о никогда не виданной, но суровой Виктории была последней, которую Марфа считала у объекта. Ну раз за этим обрубком есть кому присмотреть, то задачу можно было считать выполненной. В метро этого козломордого сегодня с боями, но все-таки пропустят, а у нее уже лапы подмораживает, их потом хорошим кремиком надо будет смазать перед сном. Так что давай, друг мой ситный, топай восвояси, все равно в маршрутку тебя никто на шару не посадит, а ночи сейчас холодные. Где бы тут перекинуться поспокойнее и побыстрее, а? Может, в тех кустах? Хоть они и тесные, но зато грязи поблизости нет.