То, что нас не убило и сделало нас сильнее,
Сдохнет само и в муках. А мы ему в этом поможем.
Правда, потом узнаешь, как все внутри коченеет.
Но это стоимость мести. Она не бывает хорошей.
Она не бывает бесплатной. Просто платишь не сразу,
А позже, лет через много, когда все вокруг другое.
И хочется отвертеться. Но с местью — совсем без мазы.
По давнему уговору она придет за тобою.
И это без вариантов. Упреки и прочие просьбы
Застынут где-то внутри, между спиной и сердцем.
И ночью безадресно просишь: «Верните обратно глобус.
Этот фальшивый. Меня на нем подменили в детстве».
1
Тень лежала на стене немного неровно, сбивалась влево, заваливалась. Рука сама потянулась поправить, но притормозила в паре сантиметров от пестрых цветочных обоев: будто тень была горячей и Марфа побоялась обжечься. На самом деле, разумеется, Марфа замешкалась из-за Анечки. Привыкла исправлять такие вещи сама и как можно быстрее, чтобы ребенок не заметил ничего странного, а теперь никак не могла привыкнуть, что у них все по-другому:
— Ань! Анют, будешь тень выпрямлять?
В детской сразу что-то скрипнуло и зашуршало. Сквозь стены Марфа видела неплохо, но сейчас подглядывать не стала. Просто предположила, что, скорее всего, шелестит большой бумажный дом для вырезанных кукол. Аня начала его склеивать еще до осенних каникул из всяких картонных упаковочных пакетов с красивыми картинками и прочей разноцветной макулатуры — ей мама Ира в тот приезд притащила много разной шелупони. В том числе и глянцевых конфетных коробок — с содержимым и без. Работа у мамы Иры такая, ей больные почти постоянно приносят эти чертовы конфеты, а она их отдает Анечке, не жадничает. У мамы Иры внуков нет и не предвидится, а к детям она хорошо…
— Анют, ты там где застряла? Сейчас сама все загашу, у меня времени в обрез!
Анечка захлопала тапками по коридору, явилась на кухню, с интересом посмотрела на перекосившуюся тень. На часы тоже глянула, но с меньшим удовольствием: без десяти десять уже, скоро спать. Жалко, что сейчас понедельник, самое начало рабочей недели. Марфа куда больше любила заниматься работой по выходным, когда есть возможность немного себя побаловать, улечься попозже, поваляться подольше… В будние дни с этим трудно. Ну только если Анину школу прогулять — кроме нее, ребенка туда некому водить, а иногда так не хочется вставать в несусветную рань. Пропустить бы, а?
Марфа, наверное, так бы и сделала, будь она школьницей. А вот Анечка… Такое ощущение, что у нее дисциплина в крови или в организме — как у других музыкальный слух. Сама вовремя ложилась, сама вставала по будильнику, сама готовила завтрак. Сама грела ужин, если Марфа затягивала обход по району. Даже готовить уже что-то начала — тоже сама. И это в семь лет с хвостиком! Точнее — с двумя белобрысыми косичками, несовременными до ужаса, но Анечке шло.
— Мам, а можно я сама? — Анюта протянула пальцы к тени и точно так же одернула их, Марфиным же жестом, тютелька в тютельку.
— Ну давай. Сама так сама. — Марфа нахмурилась, скрывая в ворчании гордость. Только вчера Анюте показывала эти тени, учила не столько поправлять, сколько искать двойные и тройные, те, что по-научному называются «оттенками», а на языке Сторожевых именуются ложными и наоборотными. Анечка как-то все очень быстро поняла, Марфа даже не успела объяснить до конца.
Тоже странно: Анины школьные успехи Марфой давным-давно воспринимаются как что-то само собой разумеющееся, вроде дождика осенью или рассвета утром, а вот тот факт, что Анюта на лету схватывает тонкости материнского ремесла, удивлял. Ну это с непривычки, времени прошло слишком мало, — Марфа всего неделю назад объясняла дочке про их работу, а обучать чему-то начала буквально позавчера. Если честно, то хотела начать занятия в каникулы, чтобы у девочки мирская наука не путалась с их знаниями, но Анечка настояла. Она вообще была упрямая. Не настырная или хабалистая, а сосредоточенная, терпеливая.
— Спасибо. — Аня отмахнулась от материнской ладони, встала поудобнее, разминая руки круговыми движениями. Выпрямилась, отбросила косички за спину, чтобы не мешались, и застучала пальчиками по воздуху, будто играла в машинистку или пианистку, — поправляла первый раз в жизни кривую тень на стене. Умница растет.
Марфа так про дочку всегда думала: «умница», вслух тоже говорила, хоть и не часто, а вот домашнего прозвища у Ани никогда не было, как-то не получилось. Все прозвища остались в прошлой жизни, отошли Марику-комарику… А Аня вот «доченька» и «умница», что у Марфы, что у мамы Иры. И у учителей с соседями тоже.
Только вот на соседское: «Марина, у тебя не дочка, а чудо какое-то, просто волшебный ребенок», — Марфа никогда не улыбалась и не благодарила. Потому что ведьмовская дочка никакой другой просто не может быть. А еще казалось, что все Анечкины достоинства — это будто компенсация такая, за Марика. Хотя, какой у Марика был характер, понять сложно, у грудных младенцев он пробивается не сразу, примерно как зубки. Три зубика у Марика выросло, а больше не успело…
— Мам, посмотри, я все правильно делаю? — Анечка шкрябнула указательным пальцем по обоям, подправляя тень так, будто та была размякшей от тепла восковой свечой. Тень теперь скособочилась немного вправо, но совсем несильно.
Марфа не успела указать на ошибку: Аня сама увидела, где оплошала, придержала тень ладошкой левой руки, снова поправила прозрачный контур пальчиком, сделала его теперь уже совсем ровным, будто след отбрасывала не незажженная свечка, а гранитная стела, обелиск павшим воинам.
— Ладонь к стене плотнее придвинь, кисть расправь, спину не напрягай… Вот. Умница. — Марфа щедро улыбнулась, а потом полезла в кухонный ящик за зажигалкой, затеплила, наконец, третью свечу, ту, что с двумя тенями — прямой и кривой. Марфа давно не зажигала такие свечи просто для себя. Клиентам жгла, а на себе экономила. Словно ждала торжественного повода. Вот и дождалась — подросла Аня. Преждевременно, правда, ну что поделаешь.
Конечно же, мама Ира, как всегда, оказалась права: надо было Анюте немного раньше рассказать о таких вещах. Даже не столько про работу, сколько про предназначение, про суть ведьминской души. Но Марфа не могла. Несколько раз заводила странный, путаный разговор, а потом обращала его в ерунду. Язык не поворачивался.
Это все равно, что объяснять, откуда дети берутся и почему у них дома папа не водится. И если про папу еще с грехом пополам мекалось что-то правдивое: «Он был очень хороший, но мы не сошлись характерами», — то проблемы полового созревания Марфа обходила по широкой дуге, как осторожная кошка собачью конуру. Ничего не получалось объяснить: видимо, потому, что в самой Марфе интерес к мужской половине населения замер и затух, словно бы зацементировался. А без этого объяснение получалось скучным и сухим, как правила пешего перехода проезжей части. Вот хочешь не хочешь, а скажешь спасибо детскому садику и школе, там теперь и такие премудрости тоже обсуждают. Не как уроки полового воспитания, а сами детишки между собой, Аня однажды говорила.