– Когда приедем в отель? – предположил он.

– У нее нога вывихнута, – сказал Гален. – Я думаю, это может подождать.

– Нет, – сказала я. – Нам нужны гоблины.

Рука Галена, лежащая на моей ноге, выдала его напряжение.

– Мне это не нравится.

– Пусть не нравится, Гален, важно только понимать, насколько это необходимо.

– И мне не нравится, что этот гоблин тебя коснется, – произнес Холод, – но убить гоблина было бы просто. Их проще убивать, чем сидхе, если пользоваться магией.

Я посмотрела на хрупкое тело Китто. Я знала, что он может помахаться кулаками почти с кем угодно и потом ухромать прочь живым, но магия... Это не сильная сторона у гоблинов.

Я устала, очень устала. Но мне больших трудов стоил альянс с гоблинами. Лишаться его из-за брезгливости я не собиралась. Вопрос был только в том, какую часть своего тела я готова подставить под его клыки? Фунт мяса я отдавать не хотела, но укус – на него Китто имел право. Куда прикажете вас укусить?

Глава 34

Идти я не могла из-за ноги, и в вестибюль отеля меня внес Дойл. Китто держался ко мне поближе. Рис отпускал по этому поводу сердитые комментарии. Если Рис так и будет катить бочку на всех гоблинов, то будет еще труднее, чем сейчас. А мне это не надо было. Мне надо было что-нибудь, от чего стало бы легче.

А тот, кто ждал в вестибюле, задачу мне никак не облегчал.

Гриффин сидел в мягком кресле, вытянув длинные ноги и откинув голову на спинку. Глаза его были закрыты, когда мы вошли, будто он спал. Густые волнистые волосы цвета меди рассыпались по плечам. Я помнила времена, когда они доходили до земли, и мне было горько, когда он их обрезал. Сегодня я смогла не искать его в толпе – одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть отсутствие этой рыжей, почти красной шевелюры. Зачем он здесь? Почему его не было на пиру?

Я смотрела на него, на черную полосу ресниц закрытых глаз на бледных веках. Он тратил зря гламор, пытаясь сойти за человека. Но даже приглушив себя магией, он сиял. Одет он был в джинсы и ковбойские сапоги, белую рубашку, застегнутую на все пуговицы, и джинсовую куртку с кожаными накладками на плечах и рукавах. Я ждала, что у меня стеснится в груди, захватит дыхание при виде его. Потому что он не спал – он принял позу, в которой сразу был виден весь эффект. Но в груди у меня не стеснилось, и с дыханием тоже было все в порядке.

Дойл остановился, держа меня на руках, перед самым краем поддельного азиатского ковра, на котором стояло кресло. Я смотрела на Гриффина сверху, с рук Дойла, и ничего не чувствовала. Семь лет моей жизни – и вот я могу смотреть на него и не ощущать ничего, кроме ноющей пустоты. И задумчивой печали, что все это время, всю эту энергию я потратила на вот этого. Я боялась увидеть его снова, боялась, что все старые чувства нахлынут снова или что я взбешусь, когда его увижу. Но ничего этого не было. У меня навсегда останутся сладкие воспоминания о его теле, куда менее сладкие воспоминания о его измене, но мужчина, который сидел передо мной в тщательно продуманной позе, уже не был моей любовью. Это понимание принесло и глубокое облегчение, и тяжелую печаль.

Он медленно открыл глаза, потом губы его изогнулись в улыбке. Вот от этой улыбки у меня в груди кольнуло, потому что когда-то я верила, что она предназначается только для меня. И взгляд медово-карих глаз тоже был мне знаком. Слишком знаком. Он смотрел так, будто я никогда никуда и не девалась. Он смотрел на меня с той же уверенностью, что раньше Гален. Глаза его наполнились знанием моего тела и обещанием, что скоро он это знание освежит.

От этого даже гипотетические остатки моей нежности к нему благополучно испарились.

Молчание затянулось слишком долго, но я не видела нужды его прерывать. Я знала, что, если я ничего не скажу, первым заговорит Гриффин. Он всегда обожал звук собственного голоса.

Он встал одним текучим движением, чуть сутулясь, и потому казался слегка ниже своих шести футов трех дюймов. Улыбнулся мне во весь рот, и глаза его заискрились, на щеках показались ямочки.

Я смотрела на него с неподвижным лицом. Тут помогло, что я смертельно устала и едва могла шевелить мозгами, но дело было не только в этом. Я была изнутри пуста и позволила себе выразить это на лице. Я давала ему видеть, что он для меня ничего не значит, хотя, зная Гриффина, не думаю, что он в это поверил.

Он шагнул вперед, протягивая руку, будто собираясь обменяться со мной рукопожатием. Я посмотрела на него в упор, пока его рука не опустилась, и впервые я увидела, что он не в своей тарелке.

Обведя взглядом всех нас, он снова повернулся ко мне.

– Королева настояла, чтобы меня сегодня там не было. Она думала, что это может тебя расстроить. – Уверенность уходила из его глаз, оставляя тревогу. – Что я сегодня пропустил?

– Что ты здесь делаешь, Гриффин?

Мой голос был так же пуст, как и сердце.

Он переступил с ноги на ногу. Явно сцена счастливого воссоединения развивалась не по его сценарию.

– Королева сказала, что сняла запрет со стражи для тебя лично.

Он покосился на Дойла, на остальных. Нахмурился, увидев гоблина. Все это ему не нравилось. И не нравилось, что я у кого-то на руках. Во мне шевельнулось некоторое чувство удовлетворения. Да, мелочно, но так было.

– Какое отношение имеет снятие запрета к ответу на мой вопрос, Гриффин?

Он нахмурился, не понимая.

– Что ты здесь делаешь? – повторила я вопрос.

– Королева сказала, что пошлет с тобой одного из стражей по ее собственному выбору. – Он снова попытался улыбнуться, но улыбка под моим взглядом растаяла.

– Ты пытаешься мне сказать, что королева послала тебя в качестве шпиона?

Он поднял голову, выставив подбородок. Признак, что он не слишком доволен.

– Я думал, тебе будет приятно, Мерри. Есть много стражей, с которыми куда хуже делить постель.

Я покачала головой, снова прислонилась лицом к плечу Дойла.

– Я слишком устала для таких разговоров.

– Что прикажешь нам сделать, Мередит? – спросил Дойл.

Глаза Гриффина похолодели, и я поняла, что Дойл назвал меня по имени, без титула – нарочно. От этого я улыбнулась.

– Отнесите меня в номер и свяжитесь с королевой. С этим меня никто не заставит лечь в одну постель, ни по какой причине.

Гриффин шагнул к нам, продолжая гладить мои волосы. Дойл повернулся, отводя меня от руки Гриффина.

– Она была моей спутницей семь лет, – произнес Гриффин, и в его голосе слышалась злость.

– Тогда надо было ее ценить как драгоценный дар, каковым она и является.