К полуночи последние репортеры уже разбрелись, по горло наполненные старым вином, дорогами закусками и лапшой, которую тетушка навешала им на уши. Но сделано это было стильно. Она была одета в строгий деловой костюм, но без блузки, и ложбина на груди виднелась в вырезе жакета – шик девушки по вызову. Она была в восторге, что я решила навестить родной дом. В восхищении, что я наконец согласилась заключить союз с каким-нибудь счастливцем из сидхе. Огорчена недостойным поведением Гриффина. Один репортер спросил ее о якобы имевшем место фейрийском афродизиаке, от которого чуть не сошел с ума целый полицейский участок в Лос-Анджелесе. Ей об этом ничего не было известно. Андаис никому, кроме себя, не разрешила отвечать на вопросы. Насчет меня, я полагаю, она опасалась, что я скажу что-нибудь не то. Мужчины вообще присутствовали только для мебели.
Кел сидел от нее справа, я – слева. Мы обменивались улыбками. Все мы трое позировали для фотографий: он – в своем сшитом на заказ черном костюме, я – в таком же черном, на заказ сшитом, платьице с коротким жакетом, усыпанном настоящими черными жемчужинами, и Андаис в своем деловом костюме девушки по вызову. Вид такой, будто мы собираемся на очень дорогие и очень шикарные похороны. Если я стану когда-нибудь королевой, я введу при Дворе новые цвета. Что угодно, только не черное.
Двор в эту ночь был очень тих. Кела увели прочь – готовить к наказанию. Королева увела к себе Дойла и Холода для доклада. Гален прихрамывал к концу пресс-конференции, и Ффлур увела его смазать раны для ускорения заживления. Охранять меня остались Рис, Китто и Паско. Паско прошедшей ночью приехал в отель, но провел остаток ее в соседнем номере. Длинные розоватые волосы у него спадали до колен бледным занавесом. Черное ему не идет. От этого цвета кожа у него кажется лиловатой, а волосы почти коричневыми. В подходящих цветах Паско сиял, но не в тех, что сегодня. На Рисе черное смотрелось лучше, но украшала его наряд голубая рубашка под цвет его глаз. Королева ему это позволила.
Рис и Паско шли за моей спиной как отличные телохранители. Китто держался сбоку, как верный пес. Ему не разрешили показываться перед камерами на пресс-конференции. Предрассудки насчет гоблинов сильны при обоих Дворах. Китто был единственным, кому было позволено остаться в джинсах и футболке. В эту ночь мы остались при Дворе, потому что другой свободной от репортеров зоны не было на пятьдесят миль вокруг. Никто не выломает окна у королевы и не будет делать снимки через земляной холм.
Я пыталась найти свои прежние комнаты, но посреди холла была дверь – большая дверь из дерева и бронзы. За этой дверью располагалась Бездна Отчаяния. В прошлый раз, когда я видела эту комнату, она была возле Зала Смертности – то есть камеры пыток. Предполагалось, что Бездна действительно бездонна, что было бы невозможно, будь она чисто физической. Но она чисто физической не была. Одним из суровейших наших наказаний было низвержение в Бездну для вечного падения – без старения, без смерти. Свободное падение навсегда.
Я остановилась посередине коридора, давая подойти Рису и Паско. Китто подвинулся в сторону, инстинктивно, подальше от Риса. Рису даже не надо было к нему прикасаться – хватало взгляда. Не знаю, что Китто в этом взгляде видел, но он его боялся.
– В чем дело? – спросил Рис.
– Что эта штука здесь делает?
Он наморщил брови, рассмотрел дверь.
– Это дверь в Бездну.
– Вот именно. Ей полагается быть на три уровня ниже как минимум. Что она делает здесь, на главном уровне?
– Ты так говоришь, будто ситхен повинуется рассудку, – сказал Паско. – Холм решил перенести Бездну на верхний уровень. Иногда он устраивает такие перестановки.
Я посмотрела на Риса – он кивнул.
– Бывает иногда.
– Иногда – это как часто? – спросила я.
– Примерно каждое тысячелетие, – ответил Рис.
– Приятно иметь дело с народом, у которого "иногда" – это раз в тысячу лет, – заметила я.
Паско взялся за большую бронзовую ручку.
– Позволь мне, принцесса.
Дверь открывалась очень медленно, снимая всякие сомнения в том, что она неимоверно тяжела. Паско, как почти любой сидхе, мог бы выжать небольшой дом, если бы нашел, за что ухватиться, но дверь он открывал как имеющую приличный вес.
Расположенная за нею комната была погружена в серые сумерки, будто освещение, действующее в остальных частях ситхена, здесь слабело. Я вошла в полумрак, сопровождаемая Китто, который тут же метнулся вперед, держась подальше от Риса – как собака, которая опасается пинка. Комната была именно такова, какой она мне помнилась, – большое круглое каменное помещение с круглой же дырой в полу посередине. Дыра была ограждена невысокими перилами, сделанными из костей, серебряной проволоки и магии. И эти перила светились собственным гламором. Некоторые говорили, что перила заговорены, чтобы Бездна не хлынула наружу и не стала пожирать мир. На самом деле они были заговорены, чтобы никто не мог перепрыгнуть, то есть совершить самоубийство или упасть туда случайно. Только один был способ перейти эти перила – если тебя перебросят.
Я не стала подходить близко к светящейся груде костей, а Китто прицепился к моей руке как ребенок, который боится сам перейти улицу. В дальнем конце комнаты была еще одна дверь, и мы направились к ней. Каблуки моих туфель гулко клацали по камням пола. Дверь у нас за спиной закрылась с громким лязгом, от которого я вздрогнула. Китто потянул меня за руку – быстрее к дальней двери. Меня не надо было подгонять, но бежать на высоких каблуках я тоже не хотела. Одно растяжение лодыжки я на этой неделе уже вылечила, и пока что хватит.
Одновременно произошли два события: краем глаза я заметила мелькнувшее движение на той стороне Бездны, движение там, где никого не было. И второе – я услышала за спиной тихий звук и обернулась.
Рис стоял на коленях, бессильно опустив руки, и на лице его было недоумение. Паско склонился над ним с окровавленным ножом в руке. Рис медленно свалился вперед лицом, тяжело рухнул, все так же бессильно опустив руки, и только рот у него раскрывался и закрывался, как у рыбы на песке.
Я бросилась к двери, спиной к стене, Китто рядом со мной, но я знала – слишком поздно. Промельк на той стороне пропасти раздвоился, как невидимый занавес, открывая Розенвин и Сиобхан. Они разделились, одна налево, другая направо, обходя меня с флангов: Сиобхан – вся бледная и призрачная, как хэллоуинский ужас, и Розенвин – розовая и голубая, как пасхальная куколка. Одна высокая, другая низенькая, такие противоположные, они двигались как две части одного целого.
Я прислонилась спиной к стене, Китто скорчился рядом, будто стараясь стать поменьше ростом и менее заметным.
– Рис не умер. Его даже удар в сердце не убьет, – сказала я.