Вот и сейчас наша «дочь оленя» затормозила. Ее большие влажные глаза сфокусировались на сочной ветчине, лоб собрался в морщины, уши слегка приподнялись, а нос начал подергиваться. Со стороны было понятно, что творится с могучей мопсихой: запах окорока вполз в ноздри, протек в легкие, оттуда пошел сигнал вверх, но брел он медленно, спотыкаясь по пути. Фенюша молча разглядывала розовый кусок. Сигнал наконец-то добрался до мозга, заструился по извилинам, и тут контакты замкнулись, проскочила искра. Феня вздрогнула, ее глаза загорелись, на лбу словно высветилась надпись: «ВЕТЧИНА. Люди добрые! Мне с неба свалился кусок ТАКОГО!» Фенюша затряслась, пасть ее приоткрылась, и тут Капа быстрее молнии метнулась к ломтю, в мгновение ока проглотила его и начала сосредоточенно облизываться.
Муля и Ада застонали, на их складчатых мордах застыло горькое разочарование: ах ты, господи, не успели! Феня принялась обнюхивать пол, потом пару раз лизнула плитку и удивленно фыркнула.
– Гады, – ныл тем временем Козлов, – уроды!
Со второго бутерброда обвалился кусок докторской колбасы. На сей раз Феня проявила расторопность и бросилась вперед, но ее опередила Рейчел. Началась потасовка, в которой победительницей, конечно же, вышла стаффиха. «Дочь оленя», зарыдав во весь голос, поплелась к дивану. Я тихонько подошла к шкафу, выудила с полки пакетик нежареных орешков кешью, надорвала его, уронила и запричитала:
– Ну вот! Косорукая Лампа! Сейчас соберу!
– Не морочься, – велела Юлечка. – Эй, мопсы, вы орешки не видите?
Громко сопя, стая бросилась подбирать лакомство, абсолютно счастливая Феня быстро-быстро глотала свои любимые орехи. Один Рамик не шелохнулся. Во-первых, он не любит кешью, а во-вторых, двортерьер обладает умом, отличным нюхом и стопроцентным зрением, поэтому он сообразил: у Фили на бутербродах еще лежит по куску окорока и эдама, и если проявить терпение, непременно получишь и то, и другое, пусть наивные мопсы со стаффихой гоняются за малоаппетитными орехами, Рамику сейчас достанется главный приз.
– Дебилы, – кипел Филипп, – все! Абсолютно! В сериалы меня не берут. Впрочем, я не собираюсь тиражироваться, не гонюсь за дешевой славой. Но кушать-то хочется! Полудурки!
– Да что случилось? – проявил любопытство Сергей.
– Как? Разве я не сказал? – изумился Филипп.
– Нет, – улыбнулась Юлечка. – Битый час повторяешь: идиоты, кретины, дураки.
– Как их еще назвать?
– Изложи суть, – предложил Серега.
Уронив, к огромной радости терпеливого Рамика, оба бутерброда, Филя сложил руки на столе. По мере того как из нашего несостоявшегося Гамлета лился рассказ, мне делалось все веселей, а под конец повествования у меня вырвалось неуместное хихиканье. Юлечка метнула в мою сторону укоризненный взгляд. Впрочем, в ее глазах тоже прыгали смешинки.
Вкратце история была такая. Филиппа сниматься в кино режиссеры не зовут. Наверное, Козлов не слишком талантлив, иначе почему при массе выпекаемых сериалов ему не досталось даже самой маленькой рольки? Другой бы актер сцепил зубы и начал тупо ходить на кастинги, дожидаясь часа, когда мимо плавно пролетит птица удачи. Но Филенька обиделся на весь свет и начал громко вещать за кулисами:
– Презираю тех, кто перебегает из киношки в киношку. Сегодня он бандит Чернозубов, завтра писатель Гоголь, через три дня следователь Сидоров. Фу, это не искусство!
Если кто-то начинает при вас громко хаять другого, знайте: наш суровый критик на самом деле исходит черной завистью и мучается от собственной нереализованности. Успешный человек не швыряет комья грязи в собрата, оно ему ни к чему.
Недавно я прочитала в газете статью литератора Малофеева, который тонким слоем размазывал по асфальту обожаемую мною писательницу Бустинову. Сначала я возмутилась и даже хотела накропать письмо в издание, отдавшее свои страницы под аутодафе любимицы миллионов. А потом сообразила: собака зарыта в этой самой любви. Тиражи Бустиновой рвутся вверх, а у Малофеева больше трех тысяч книжонок в десятилетие не продается. На месте Бустиновой я бы радовалась ведру с помоями. Вот если бы Малофеев начал нахваливать ее, тут беда…
Но вернемся к Филе. За наглые высказывания коллеги обозлились на Козлова и решили отомстить. Хоть Филипп и считает себя непризнанным гением, только крупных ролей ему и в театре не дают, так, мелочовку. Заработок, как понимаете, соответственный, и, чтобы выжить, Козлов пристроился еще в два коллектива.
Его стандартный рабочий вечер выглядит так. В девятнадцать пятнадцать он выходит на одну сцену и, кланяясь, произносит: «Барин, карета подана». Естественно, на Козлове ливрея лакея. Потом Филя, скинув ее, несется в другой театр, живо одевается гладиатором, хватает бутафорское копье и выскакивает из кулис. «Умри, собака!» – орет Филя и пару раз тычет картонным наконечником в раба. Особо не задерживаясь, наш многостаночник снимает грим и катит на новую площадку, где приходится изображать прохожего, одетого в обычный пиджак. Это самая удобная роль, она не требует ни грима, ни особого костюма, можно появиться перед зрителями как есть, не заморачиваясь с надеванием парика, приклеиванием бороды или конструированием носа из гуммоза. [4]
И еще, за вздорный нрав Филю недолюбливают везде, ни за одними кулисами у него приятелей нет.
Сегодня Филипп прибежал на вторую площадку взмыленный, словно лошадь, и заорал на костюмера:
– Где копье?
– Одну минуточку, – промямлила девушка. И, нервно оглянувшись, шепнула: – Тут такое дело…
– Денег не дам! – завизжал Козлов. – Я не в штате, приглашенная единица, нечего подходить ко мне с поборами. Вечно у вас то похороны, то на больницу собираете. Где копье? Шевелись, дура!
Костюмерша молча протянула палку с наконечником.
– Пристают постоянно, – еще больше обозлился Филипп, хватая бутафорское оружие. – А чего сегодня оно такое тяжелое?
– Не знаю, – тихо ответила девушка. – Может, вы не пообедали?
– Идиотка! Еще замечания делает! Твое какое дело, где и с кем я жрал? – взбеленился Козлов и полетел на сцену.
В кулисах толпилось отчего-то слишком много народа. Тут оказались все: гримеры, рабочие сцены, пожарный и куча актеров, не занятых в действии. Любой другой человек мог насторожиться и спросить себя: «А что они тут собрались?» Но Козлов – замкнутая на себе система, поэтому, распихав народ локтями, он вылетел на подмостки и начал привычно изображать гладиатора.