Иван Васильевич увеличил число медперсонала, а еще он затеял стройку. При главвраче возвели отличный двухэтажный дом, можно сказать, элитное здание для городка, жители которого ютились по избушкам без удобств. В новостройке первый этаж был отдан под общежитие: ряд просторных комнат, общая кухня и пара санузлов. На втором располагались квартиры. В трехкомнатной обитал сам Иван Васильевич с семьей, остальные были «двушками», в них жили врачи.
Все Михайлово завидовало новоселам. Да и было чему! Горячая и холодная вода, газ, электричество, канализация, центральное отопление. А еще – вы не поверите! – в доме имелся телефон. Один аппарат стоял у Ивана Васильевича, второй помещался внизу, у входа. Это был телефон-автомат, работающий при помощи монеты. Но все равно телефон в подъезде в конце пятидесятых годов являлся показателем заоблачной элитности.
Под плавный рассказ Алевтины Петровны мы съездили на станцию, вернулись в барак, поднялись в небольшую квартирку и сели пить чай. Старуха приводила ненужные подробности, но я не прерывала ее. Похоже, ей хотелось выговориться, а слушателя рядом давно не было.
Супруг ее скончался давно, детей у них не получилось, а когда после смерти Ивана Васильевича закрыли местную поликлинику, Алевтина ушла на пенсию.
– Желтый дом до сих пор работает, – журчала бывшая докторша. – Уж и не знаю, что там творится после кончины Ивана Васильевича. Но пациенты есть, я их вижу.
– Вы ходите в клинику? Помогаете тамошним врачам? – слегка удивилась я несостыковке в рассказе Алевтины. Пару секунд назад старуха заявила: «Не знаю, что там творится».
Собеседница улыбнулась.
– Нет, теперь порядки строже, чем прежде, никого со стороны не впускают, даже охрану завели. Иди сюда!
Алевтина встала со стула и подвела меня к окну.
– Вот, смотри.
Я глянула вниз. С высоты второго этажа была хорошо видна территория за забором.
– Длинное здание желтого цвета – это психлечебница, – комментировала врач, – левее, из красного кирпича, приют, а вон то, зеленое, было поликлиникой.
– Дом в отличном состоянии, – констатировала я, – похоже, его недавно оштукатурили.
Алевтина скривилась:
– В жути теперь новые хозяева. В бывшей поликлинике сделали платное отделение. Не все люди сволочи, встречаются и нормальные, которые готовы содержать абсолютно неадекватного ребенка в комфортных условиях. Бизнесмены тут появились, ремонт произвели, во всяком случае – снаружи, табличку повесили «Счастливое детство» и деньги гребут.
– Наверное, дорого в клинике ребенка содержать? – предположила я.
– А что нынче дешево? Кое-кому и хлеб недоступен стал, – мрачно подвела итог Алевтина Петровна. – Впрочем, не буду злобствовать. Видишь площадку?
– Между корпусами? С лавочками? Да.
– Это место для прогулок, – пояснила Алевтина Петровна. – Днем взрослые воздухом дышат, а после пяти детей выводят. Я за ними часто наблюдаю. Тоскливо мне, после смерти мужа никак не очнусь. Телевизор не привлекает, книги читаю да в окно таращусь. Иногда ночью бессонница схватит, встану, в стекло лбом упрусь и молодость вспоминаю. Покойный Иван Васильевич так дом построил, чтобы из своей квартиры всегда клинику под наблюдением держать. Сотрудники знали: даже ночью «папа» может увидеть, где, в какой палате свет горел, и наутро допрос учинить. Всего из двух квартир такой обзор, из моей и главврача. Ладно, о чем это я говорила? Ах да! Вижу, как они прогуливаются, и должна сказать, что все выглядят очень даже прилично: пальто хорошие, ботинки крепкие, шапки, у неходячих коляски нормальные. Видно, дело в жути теперь нормально поставлено. Да только…
Алевтина резко захлопнула рот, потом улыбнулась.
– Лучше сядем, не след на скорбное место пялиться. Я уверена, что вид беды на психику плохо действует.
– Как же произошло превращение Олимпиады Михайловны в алкоголичку? – решила я подтолкнуть врача на нужную тему.
Алевтина Петровна протяжно вздохнула.
– Незаметно. Иван Васильевич-то враз умер, от инфаркта, утром на службу здоровым пошел, вечером в морг свезли. Липа при нем всю жизнь прослужила, они вроде со школьной скамьи вместе были, вот она и растерялась. На поминках она так напилась! Но тогда ее никто не осудил, наоборот, первое время Олимпиаду Михайловну жалели – осталась одна с непутевой дочкой.
Арина и впрямь получилась странной. Самая плохая ученица местной школы, она думала лишь о мальчиках. Даже Иван Васильевич, стойкий противник любого насилия, хватался за ремень.
Слушая визг Арины и вопль отца: «Маленькая пакостница, опять с парнями в лесу шаталась!» – Алевтина вздрагивала и думала, что отсутствие детей не всегда горе. Вот ведь родилась у главврача настоящая оторва и бестия. В доме всего полно – и еды, и игрушек, отец с матерью уважаемые люди, михайловская элита… Что мешает девчонке нормально учиться и достойно себя вести? Нет нужды в двенадцать лет искать работу, чтобы не сдохнуть от голода при родителях-алкоголиках, как у многих. Но Арина совершенно не желала открывать учебники. Правда, присутствие отца сдерживало хулиганку, а вот после кончины Ивана Васильевича Арина распоясалась окончательно. Она забеременела и в пятнадцать лет родила мальчика, Василия. От кого сыночек, школьница не сказала.
У Алевтины сложилось твердое мнение: Арина сама не в курсе, каким ветром ей принесло младенца. Девочка любила ездить в Москву, могла остаться там ночевать, возвращалась с покупками. Местные парни перестали интересовать Арину, пару раз ее привозили незнакомые мужчины на новых автомобилях. А уж когда родился Вася, тогда местное бюро сплетен категорично решило: дочь Ивана Васильевича проститутка.
Олимпиада Михайловна страшно переживала и пыталась спасти пошатнувшееся реноме девочки.
– Ее изнасиловали, – твердила бывшая медсестра соседкам. – Сколько раз просила Арину: «Не езди поздно в электричке!» Вот и допрыгалась.
Бабы кивали головами, цокали языками, но, когда Липа уходила, цокать прекращали и начинался разговор:
– Вот врет, не покраснеет!
– Снасильничали над ней, ха! Сто раз без остановки!
– Липа не понимает, что девка – шалава.
– Да набрехала ей Арина, а мать поверила.
– Олимпиада не дура, ей неохота дочь позорить.
Сплетницы самозабвенно обсасывали ситуацию, а когда она потеряла остроту, Арина снова подбросила дров в костер – убежала из дома, кинув младенца.