Я приехала в его квартиру, скинула сапоги, повесила куртку и рухнула на диван. Очень не люблю врать про то, что заболела, потому как мигом начинаю себя плохо чувствовать. Вот и сейчас к виску стала подкатываться мигрень. Я вдавила лоб в пахнущую табаком подушку и натянула на себя плед. Никто в целом свете меня не любит, ни одна душа, разве что Муля с Адой, но и те мигом вычеркнут меня из памяти. Слезы потоком хлынули из глаз.
Из прихожей послышались голоса, потом топот ног, и в комнату ворвалась толпа.
– Лампуша! Что случилось?!
– Она плачет!
– Ламповицкий, прекрати.
– Лампудель, на, это тебе…
Передо мной возникла коробка страшно дорогого шоколада «Линдт».
– Ну съешь конфетку, – заныл Сережка.
– Быстро колись, голуба, – велел Вовка, – чего наваляла?
Я скинула набор на пол.
– Вы меня не любите, совсем…
Слова полились потоком, временами я задыхалась от жалости к себе, начинала рыдать, потом, слегка успокоившись, продолжала выплескивать накопившееся горе. Наконец ведро с обидами опустело.
– Да уж, – протянул Сережка, – мы вообще-то не о тебе говорили.
– А о ком?
– У нас на работе одна дрянь появилась, – пояснила Юлечка, – на всех грязь льет, такая сволочь! Вот, хотели ее выгнать.
– Ты, как всегда, неправильно поняла чужие слова, – покачал головой Вовка, – поэтому ваше агентство «Шерлок» и умирает, слышите одно, а понимаете совсем другое. Эх, бабы!
– Мы тебя любим! – заорали Лиза и Кирюшка.
Я снова зарыдала, на этот раз от радости. Размахивая руками и причитая, домочадцы отволокли меня в спальню и запихнули в кровать. Сережа притащил горячий чай с лимоном и, поставив чашку около коробки шоколадных конфет, заявил:
– Знаешь, Лампудель, любой бабе иногда хочется закатить истерику.
Юлечка принесла мне мандарин, Кирюшка, подмигивая, протянул журнал «Детектив», Лизавета подоткнула одеяло и заявила:
– Сейчас по городу вирус бродит, скорей всего, ты его и подцепила.
Когда все ушли, я снова заплакала, уже от умиления. Вот как они меня, оказывается, любят, а мне и невдомек. Наконец слезы иссякли. Я выпила чаю, слопала почти все конфеты. Кстати, ничего особенного. Я ожидала от шоколадок стоимостью почти в тысячу рублей большего. Глаза уставились в журнал, полежу почитаю. Нет, как хорошо дома!
Дверь тихонько приотворилась, заглянула Лиза.
– Лампуша, погладь мне кофточку.
Я отложила журнал. Девочка исчезла, ее место незамедлительно занял Кирюшка.
– Лампудель, будь другом, пришей пуговицу к брюкам.
– А у меня на завтра нет чистой рубашки, – перебил его Сережа, – и вообще, на ужин пельмени варили, отвратные, клейкие, с невкусной начинкой.
– Картошечки хочется жареной, с луком, – заныла Юля. – Лампуша, ты одна умеешь такую делать. Сейчас скончаюсь от голода.
– Дайте вы ей отдохнуть, – отпихнул всех от моей двери Костин, – сами же решили: Лампа сегодня лежит в кровати, ест шоколад и читает журнал.
– Ага, – прозвучал хор расстроенных голосов, – конечно, мы подождем до завтра.
– В конце концов, – грустно сказала Юля, – наедаться на ночь очень вредно.
Я рассмеялась, нашарила тапки и отправилась на кухню жарить картошку, гладить кофту и пришивать пуговицы. Больше всего на свете боюсь стать ненужной, а журнал можно и в метро почитать.
«Детектив» я на самом деле прихватила с собой в
дорогу на следующий день, когда отправилась к Рите. Она жила в противоположном конце города, и я за полтора часа тряски в метро и маршрутном такси успела прочитать издание от корки до корки.
Замечательный, легко запоминающийся телефон оказался рабочим.
Мы договорились о встрече у Риты дома, после шести вечера, но я, не думая, что Зеленый тупик находится на краю света, сильно опоздала и приехала позже семи.
Длинная узкая улочка начиналась от довольно широкого проспекта. Маршрутное такси высадило группу людей и умчалось, народ резво бросился в разные стороны и исчез в подъездах стоявших вокруг блочных башен.
Я глянула на одну и приуныла, номер два, а мне нужен семьдесят девять «а». Я стала искать дом. Девятиэтажки уступили место более низким домам, потом улочка превратилась почти в тропинку, по обе стороны которой потянулись покосившиеся избушки. Москва мгновенно трансформировалась в деревню. Я шла, поглядывая на номера, – вот наконец и нужный! Вполне добротный забор с железной калиткой закрывал кирпичное здание. Я увидела домофон и нажала кнопку.
– Кто там? – прохрипело из динамика.
– Вы Рита?
– Етит твою налево, – обозлился домофон, – Ритка в доме семьдесят девять «а» живет, чего сюда прешься? Людям после рабочего дня отдохнуть не даешь!
– Простите, а где этот дом?
– Глаза протри, – гаркнули из динамика, – налево башку поверни!
Я послушно выполнила указание и увидела чуть поодаль строение, напоминавшее полупокосившийся сарай. На стене черной от грязи избенки виднелся намалеванный белой краской номер 79 а.
Я перелезла через гору мусора, больно ударилась о какую-то железку, порвала брюки, но в конце концов добралась до деревянной двери. Ни звонка, ни домофона тут не было. Я постучала.
– Эй, Рита!
– Открыто, – донесся издалека глухой голос.
Я потянула на себя ручку и оказалась в крохотном тамбуре, заваленном тряпьем. Перед носом возникла новая дверь, она приоткрылась, и из щели донеслось:
– Снимайте обувь и куртку.
Я покорно стянула сапоги, поставила их у стены, повесила верхнюю одежду на ржавый гвоздь и, чувствуя под ступнями совершенно ледяной пол, вошла в жилое помещение.
Ногам стало теплее. Большая комната была застелена домоткаными разноцветными дорожками. С потолка свисала трехрожковая люстра, в которой горела только одна лампочка. Полированная «стенка» занимала пространство от окна до двери, в центре «залы» стоял массивный стол, на нем высилась ваза с пластмассовыми ромашками. Хозяйка, баба непонятного возраста, обладательница тучной фигуры, визгливо осведомилась:
– Ну, ты, что ли, из органов? Показывай документ!