Оказавшись во дворе дома, где жила Ника Залыгина, я ощутила легкий укол в сердце. Именно в таком месте прошло мое детство и большая часть юности. Четыре блочные пятиэтажки стоят квадратом, в середине лужайка со скамейками, песочницей и качелями. Чуть поодаль расположился покосившийся деревянный стол и две колченогие лавки, дальше идут гаражи, не ракушки, а разномастные железные сооружения, покрашенные зеленой, синей и коричневой краской. Около них сиротливо тоскует турник, на который местные хозяйки вешают ковры, дабы от души поколотить их выбивалкой. В противоположном углу двора натянуты веревки, и на них висят свежевыстиранные пододеяльники, разноцветные детские колготки и женское белье устрашающего вида: розовые атласные лифчики сто одиннадцатого размера и трусы, которые, похоже, носит беременная самка бегемота. Несколько вполне чистых, сытых, счастливых домашних кошек развалилось в траве, среди чахлых цветочков. Мы называли эти цветики в детстве «петушками». А еще тут колыхались желтые шары, неприхотливое растение, буйно цветущее даже в условиях загазованного мегаполиса. Когда-то эти кусты возвышались почти во всех столичных дворах, во времена моего детства «золотые» шары были самым распространенным московским украшением, но потом кто-то наверху решил, что они простят облик города, и велел вырубить цветы. Желтые шары уничтожили, как классового врага. Но во дворе моего детства они спокойно доживают свой век, и сейчас на меня напал приступ ностальгии, а перед глазами вспыхнула яркая картина.
Вот я шлепаю в магазин, зажав в кулаке выданные Раисой копейки на бутылку пива. «Жигулевского» по тем годам в Москве было не достать, едва в магазины поступали заветные ящики, как орда мужиков штурмом брала прилавки, крича:
– Больше двух бутылок в одни руки не давайте, гоните вон ветеранов, пиво не хлеб, постоят в очереди, как все!
Но Раисе, любившей с утра опохмеляться пивком, повезло. С нами на одной лестничной клетке жила сварливая Танька, продавщица из винного отдела, поэтому пол-литровая бутылка из темного стекла всегда поджидала мачеху. Танька охотно продавала соседке из-под прилавка дефицит. Именно продавала, в долг у нее было не допроситься.
Я брела в магазин, загребая пыль сандалиями, доставшимися мне по наследству от дочери другой соседки, Люси. В нашей пятиэтажке, где все мужики пили, трезвым считался тот, который набирался только два раза в месяц: пятого и двадцатого числа. Вот Люсин муженек был из таких, позволял себе лишь в аванс и получку, поэтому его семья жила хорошо, они ели каждый день мясо, а дочери покупали добротную одежду. Обноски доставались Вилке Таракановой.
Сандалии были мне чуть велики, в какой-то момент я споткнулась, шлепнулась, разжала кулак и увидела, как монетки покатились вперед и исчезли в решетке канализации. Не знаю, испытывала ли я еще когда-нибудь подобный ужас. Раиса довольно долго рылась по карманам, наскребая необходимую сумму на пиво, она ждет падчерицу с «лекарством». Поэтому домой лучше не возвращаться. Поняв, что, прошлявшись по улицам до ночи, мне потом все же предстоит явиться пред очи Раисы, я заревела в голос, что, в общем-то, простительно, мне тогда едва исполнилось девять лет.
– Мамочка, – прокричала, подбегая ко мне, девочка, по виду моя одногодка, – посмотри, она упала и ушиблась.
– Может, тебя домой проводить? – ласково спросил женский голос, потом мягкие, нежные руки осторожно помогли мне подняться. – Пойдем к твоей маме!
– Нет, – закричала я, – ой, не надо!
– Что случилось? – нахмурилась незнакомка.
Рыдая, я изложила ей суть дела, рассказала про Раису, пиво, монетки, решетку канализации…
Девочка-одногодка, одетая в красивое, накрахмаленное белое платье, симпатичные лаковые туфельки и гольфы с кисточками, слушала меня, разинув рот, а ее мать молча расстегнула шикарную сумку, какой не было даже у зажиточной тети Люси, вытащила из нее целый рубль, протянула мне и тихо сказала:
– Ступай, купи своей мачехе пиво, себе мороженое и в дальнейшем ходи по улицам аккуратно.
– Здесь очень много денег, – попятилась я.
– Извини, у меня нет мелочи.
– А как мне их отдавать? Я пока еще не работаю!
Женщина силой впихнула в мой кулачок ассигнацию.
– Держи, это подарок.
– Раиса не разрешает мне брать ничего просто так, – прошептала я, – коли взяла – надо вернуть.
Незнакомка присела передо мной.
– Послушай! У меня есть деньги, ты свои потеряла. А бог велит помогать друг другу. Никому не рассказывай про рубль, просто ступай в магазин.
– Бога нет, – уверенно сказала я, – нам в школе объясняли.
– Ладно, – кивнула дама, – спорить не стану. Ты отдашь мне рубль потом, когда вырастешь. Станешь большой, красивой, получишь зарплату, пойдешь по улице и увидишь маленькую девочку, которая потеряла деньги, подаришь ей рубль, и мы будем квиты.
– Но получится, что я верну деньги не вам! – воскликнула я.
– Это неважно, – улыбнулась дама, – мне когда-то, очень, очень давно, тогда тебя еще на свете не было, помогла одна женщина, теперь я выручаю из беды тебя, а уж ты тоже, сделай одолжение, протяни руку помощи нуждающемуся. Если каждый так поступит, на свете не будет несчастных.
Я потрясла головой. Удивительное дело, в школе на уроках учителя часто гудели: «Надо быть добрыми», – но отчего-то их сентенции смешили, порой раздражали нас и мигом вылетали из головы.
А женщину, подарившую мне рубль, я вспоминаю до сих пор, вижу ее мягкую улыбку, красивые темно-каштановые волосы, карие глаза, ощущаю запах нежных духов и очень хорошо помню фразу: я помогу тебе, ты другому, он третьему, и все станут счастливы.
Вздохнув, я пошла искать нужный подъезд. Говорят, неумеренная сентиментальность – признак надвигающейся старости. Хотя мне до пенсии очень и очень далеко, и сейчас нужно не предаваться воспоминаниям детства, а искать ожерелье Киры, моей несчастной, наивной подружки, лежащей до сих пор без сознания в реанимации. Хорошо, хоть я сообразила позвонить Лизе, в отделении у которой лежит Кира, и теперь спешно прилетевший из командировки Борис уверен, что его жена очутилась в клинике из-за чрезмерного увлечения «волшебными тайскими таблетками».
Дверь в квартиру Залыгиной была открыта и подперта табуреткой, а на лестнице, на подоконнике, сидела девушка в шортах и футболке, измазанной краской.
– Там ремонт? – спросила я.