Дарби по-прежнему не двигалась с места. Охранник, как будто почувствовав, что она способна оказать сопротивление, встал рядом с врачом.
В конце концов она шагнула внутрь. Дверь захлопнулась, и она невольно поморщилась, услышав щелчок задвижки замка.
В комнате было тепло, и в маленькое плексигласовое окошко Дарби могла видеть, что происходит в трейлере. Одну из пробирок с ее кровью уже поместили в некое подобие сепаратора. Этот прибор стоял на гладкой рабочей поверхности. Дарби слушала тихое жужжание его двигателя и смотрела на врача, который сидел за столом спиной к ней и что-то набирал на клавиатуре компьютера. Ей была видна часть монитора, но он был слишком далеко, чтобы различить слова на экране.
Она услышала звук открывающейся двери. Раздались тяжелые шаги, и в окошке появилось лицо в противогазе, позволяющем разглядеть только голубые глаза и темные густые брови с проседью.
Затем лицо отстранилось и вошедший подошел к врачу, остановившись за его спиной. Они не разговаривали. Во всяком случае, Дарби ничего не слышала. Мужчина, казалось, что-то разглядывал на экране компьютера. Затем он отступил в сторону, скрывшись из виду.
Через мгновение она услышала потрескивание динамика на потолке.
— Как вы себя чувствуете?
Это был голос человека, с которым она говорила по горячей линии.
— Пока неплохо, — отозвалась Дарби. — Вы меня слышите, главный сержант Глик?
— Прекрасно слышу. У вас нет проблем с дыханием?
— Есть, — кивнула Дарби. — По-моему, у меня сломано несколько ребер.
— Мы сделаем рентгеновский снимок, а затем доставим вас с больницу. Как насчет тошноты?
— Никак. Что армия делает в Бостонском университете?
— Консультирует.
— По поводу чего?
— По поводу различных дел государственной важности, не имеющих к вам никакого отношения.
— Тогда, может быть, вы сможете рассказать мне о человеке, которого я оставила в лесу? В каком он состоянии?
— К сожалению, не смогу.
Дарби сглотнула и прищурилась.
— Если вы рассчитываете на мое сотрудничество, вам лучше не заниматься таким дерьмом, а…
— Вы меня не поняли, — перебил ее Глик. — Я ничего не могу вам о нем рассказать, потому что мы его не нашли. Мы вообще никого там не нашли, мисс МакКормик. Ни единого человека.
Темнота, окутавшая мозг Марка Риццо, рассеялась, уступив место другой темноте, кромешной, черной как смоль и пахнущей затхлой сыростью.
К обнаженной коже его груди, бедер и рук было прижато что-то холодное, твердое и плоское. И вообще вся его кожа была как будто окутана холодом. Затем он понял, что полностью раздет.
Он пошевелил кистями рук и ощутил под пальцами грубую каменную поверхность.
Ледяной воздух.
Темный и затхлый воздух.
Нет… Господи, этого не может быть! Все, что угодно, только не это!
Резкий выброс адреналина заставил учащенно забиться его усталое сердце и разогнал кровь под заледеневшей кожей, а потом… потом все ушло. Мышцы его не слушались, впрочем, как и тяжелый, неповоротливый мозг. К нему отдельными фрагментами начали возвращаться воспоминания, и он вспомнил, как задыхался от наполнившего комнату слезоточивого газа, как ворвались спецназовцы и он подумал: «Слава богу, этот ужас позади!» Но у одного из офицеров в руках оказался шприц, и он почувствовал, как в его шею вонзилась игла. Он вспомнил, что попытался освободиться от веревок, удерживающих его на стуле, а потом услышал выстрел…
Марк Риццо моргнул, пытаясь избавиться от возникшей в мозгу картины. Теперь он знал, в чьих руках находится. Они были где-то здесь, в этом кромешном мраке. Он слышал чье-то дыхание.
Из темноты до него донесся голос:
— Добро пожаловать домой, Томас.
Дарби лежала на больничной койке, закинув руки за голову, и смотрела на прозрачную плексигласовую дверь своей палаты. За ней находилось небольшое помещение, пол, стены и потолок которого покрывала безупречно белая кафельная плитка. Только дверь была стальная.
Две двери. Обе заперты на замок, открывающийся с помощью магнитной карты. Отдельная карта и отдельный код к каждой двери. У всех, кто сюда приходил, были разные коды. Некоторые набирали три цифры, другие — шесть. У одного врача был семизначный код. Она перестала изыскивать возможности побега. Даже если бы ей удалось завладеть карточкой одного из врачей или лаборантов, входивших сюда, чтобы взять у нее кровь, а затем накачать ее наркотиками, перед ней встала бы проблема кода, уже не говоря о том, что она понятия не имела, что ждет ее за этими двумя дверями. Биомедицинское здание Бостонского университета, в котором она в настоящее время находилась, вне всякого сомнения, был оснащено совершеннейшей системой охраны. С одной магнитной картой — ах да, и кодом! Чертовы коды! — она бы все равно далеко не ушла. Она на смогла бы открыть остальные двери, отделяющие ее от внешнего мира. А еще существует медицинский персонал и охрана, скорее всего, из числа военных.
Стали бы они в нее стрелять? Вряд ли. Пустят ли они в ход слезоточивый газ или что-нибудь вроде электрошокера? Наверняка.
Итак, о побеге можно было забыть.
Она вернулась мыслями к причинам, по которым ей хотелось покинуть это учреждение. Медперсонал не разрешал ей воспользоваться телефоном для того, чтобы связаться с кем-нибудь из внешнего мира. Они отказывались приносить ей газеты, хотя снабжали горами бульварных журналов и заявили, что она может читать все, что ей заблагорассудится. Она попросила полное собрание сочинений Джейн Остин, и ее просьбу немедленно удовлетворили. Здесь было кабельное телевидение, но все новостные каналы были заблокированы. Ей по-прежнему не говорили, чем она инфицирована и почему у нее продолжают брать кровь, одновременно накачивая лекарствами. «Приказ верховного начальника, главного сержанта Глика» — так звучал ответ на все ее вопросы.
И уж совсем ее выводило из себя то, что никто не мог сказать, когда ее отсюда выпустят. У нее по-прежнему не было ни малейших признаков инфицирования. Ни тошноты, ни проблем с дыханием или глотанием. Впрочем, дышать ей действительно было больно, но это объяснялось сломанными ребрами. Ей много говорили о том, что она должна лежать и отдыхать, и первые несколько дней она подчинялась.
Ни единого симптома, тем не менее ее держали взаперти, ничего не объясняя.
«Интересно, который час?» — подумала она. В палате не было часов.
Там вообще много чего не было. Слишком много.
Но это изменится. Прямо сейчас.
Дарби откинула в сторону грубые белые простыни и колючее синее шерстяное одеяло, села на кровати и свесила ноги на пол. Она не вскочила сразу, а просто села, впившись пальцами в край матраса, ожидая, пока перестанет кружиться голова. Головокружение никогда не торопилось оставлять ее в покое, а когда оно делало одолжение и удалялось, ей приходилось иметь дело с головой, с этим железобетонным кубом на плечах, носить который не было никакой возможности. Видимо, это было побочным эффектом обезболивающих препаратов. Выстрел сломал ей не одно, а сразу три ребра, одновременно разнеся в клочья большое количество хрящевой ткани. К счастью, список повреждений на этом заканчивался.