Сколько книг. И картин. И как все приспособлено для жизни. Как хорошо, как свободно, наверное, здесь было жить. И никто не смел ничем распоряжаться, кроме хозяина. И как в один день все изменилось.

– Ну что? – спросил из коридора быстрый мужской голос. – Как тут у вас? В институте просто конец света.

Леонид Андреевич что-то отвечал, слов Андрей не разобрал.

– А царевна Несмеяна? Рыдает? Ну конечно, рыдает, что же ей еще делать… А вы с маманей утешаете, значит? Понятно…

Дверь из холла широко, по-хозяйски распахнулась, и молодой мужчина в длинном плаще спросил с ходу:

– Вы кто?

– Майор Ларионов, – сказал Андрей. Ему становилось все интереснее и интереснее. – А вы, как я понимаю, Петр Мерцалов?

– Вы верно все понимаете, – сказал мужик и, стягивая плащ, прошагал мимо Андрея в комнату. – Садитесь, – пригласил он, простирая руку на диван, – потолкуем.

* * *

– Клава, что с рукой-то у тебя? – спросила заведующая озабоченно. Она пила чай и заедала его сладкой липкой конфеткой под названием “Коровка”. На вытертом до зеркального блеска столе перед ней лежали какие-то бумаги. Даже обедая, она работала и, даже работая, умудрялась замечать все, что происходило вокруг нее. Уникальная женщина.

– Ничего особенного, – улыбаясь от нежности к начальнице, сказала Клавдия. – У меня вчера вечером на лестнице вырвали сумку.

– Да что ты?! – ахнула Варвара Алексеевна, не донеся до рта остаток “Коровки”.

– Нет-нет, – заторопилась Клавдия. – Это просто удивительно, но все обошлось. Они мне ее вернули.

– Как вернули? – не поняла заведующая.

– Да так, вернули, и все. – Клавдия улыбнулась. – Через две минуты соседка на лестнице ее нашла, ну и позвонила мне в дверь. Я как раз рыдала около двери…

– Пустую вернули? – уточнила заведующая.

– В том-то и дело, что со всем содержимым! Правда, там содержимого было всего ничего – тридцать рублей денег, проездной и очки…

– Клава, ты рассказываешь какие-то сказки, – решительно сказала заведующая. – Точно у тебя из сумки ничего не пропало?

– Точно, – подтвердила Клавдия. – Я сама поначалу не поняла ничего. Все цело. Даже кошелек.

– Господи боже мой, – пробормотала заведующая, – ну и дела! А рука?

– У меня ремень был на руку намотан. Для верности. Ну… и дернули за кисть…

– Болит? – с сочувствием спросила заведующая.

– Болит, – призналась Клавдия.

Всю ночь эта распроклятая рука не давала ей спать. Ныла и ныла. Пришлось в конце концов прибегнуть к решительным мерам и помазать ее “Финалгоном”. Кисть сразу стала гореть, и пчелиный яд, составная часть этой дьявольской мази, к утру сжег всю кожу. Теперь рука выглядела так, как будто Клавдия некоторое время варила ее в кипятке. Но внутренняя – мышечная, как определила Клавдия, – боль немного утихла.

– Странная какая-то история, – задумчиво сказала заведующая и доела конфету. – Очень странная. Первый раз о таком слышу. Может, они тебя пожалели, увидев, какие богатства ты в сумке носишь?

– Пожалели? – усомнилась Клавдия. – Воры?

– Варвара Алексеевна, в торговый зал, к телефону! – хрипло возвестил селектор голосом заместительницы Натальи Васильевны.

– Может, домой тебя отпустить? – спросила заведующая, поднимаясь. – Полдня впереди. Как ты с такой рукой до конца доработаешь?

– Доработаю, Варвара Алексеевна, – перепугалась Клавдия. Домой ей совсем не хотелось. Что она станет там делать?! Лежать, изнывая от скуки, страха и боли в руке?! – Конечно, доработаю!

– Ну, смотри сама, – сказала заведующая. – А то я отпущу…

– Спасибо вам большое! – поблагодарила Клавдия. – Спасибо!

Практикантка Настя, сидевшая спиной к ним за соседним столом, негромко, но выразительно фыркнула, демонстрируя свое полное презрение к подхалимажу, которым занималась Клавдия.

Стоя Клавдия допила чай и вернулась на свое рабочее место.

Соглядатай был при ней – она увидела его с утра на собачьей площадке перед своим домом и потом у аптеки, выглянув в залитое дождем окошко. Диму, которого обещал прислать Андрей, она не заметила. Может, не приехал еще, а может, прячется лучше, чем эти двое…

Со вчерашнего дня, после этого нелепого похищения сумки, Клавдия стала чувствовать приближение какой-то беды. Этому своему чувству, как и зрительной памяти, она доверяла беспрекословно. Как будто в позвоночнике у нее, кроме обычного набора костей и нервных узлов, присутствовал еще какой-то специальный индикатор, настроенный на улавливание приближающейся опасности.

Не зря у нее утащили сумку. Им было нужно что-то определенное, чего в этой сумке не было, а остальное их не интересовало. А может быть, пришло время переходить к более решительным действиям, и они перешли.

Да, но зачем?! И кто они?! И при чем здесь она, Клавдия Ковалева?!

Финка была пристегнута к щиколотке специальными кожаными ножнами. С детдомовских времен ремешки ножен стали ей тесны, хотя она и застегнула их на самую последнюю дырку, и противно натирали кожу под джинсами. Придется пока походить в штанах. Вряд ли заведующая Варвара Алексеевна с пониманием отнесется к набранной из цветных колец ручке ножа, торчащей из-под юбки Клавдии Ковалевой.

Клавдия усмехнулась.

Не стоило даже ломать голову, кому она могла понадобиться и зачем, потому что она никому и ни за чем не могла понадобиться.

Надвигалось что-то ужасное, клубящееся испепеляющими чужими эмоциями, ненавистью, страстью. Оно было уже рядом, приближалось и приблизилось настолько, что Клавдия чувствовала, как чужое дыхание шевелит волосы у нее на затылке. Словно перед бурей, когда все живое стремится забиться в укрытие, Клавдия осталась в полном одиночестве на самом открытом месте, уверенная, что бежать уже поздно. Или бесполезно. Оставалось только одно – наблюдать приближение этого чудовищно опасного, не рассуждающего, яростного и, время от времени закрывая от страха глаза, просить кого-то, чтобы он оставил ее в живых…

Под правой рукой зазвонил телефон, и Клавдия моментально взяла трубку, пользуясь тем, что ни один из покупателей еще не решил, что именно нужно купить для спасения своего драгоценного здоровья, и все они пока что с умеренным интересом рассматривали витрины.

– Аптека, – сказала Клавдия в трубку.

– Ковалеву, пожалуйста, – отчетливо произнес в трубке низкий мужской голос. Совсем незнакомый.