– Ирина Николаевна, – заговорил он, терпеливо дослушав автоответчик, – это снова Ларионов.

– Да? – спросила она. – Я слушаю вас, Андрей.

– Спасибо вам за альбомы, – поблагодарил он неловко. – Они уже у меня. Вы не знаете, откуда у вас в альбоме такая… типографская фотография Натальи Рогожской? И кто она такая? Я о такой актрисе не слышал даже.

– Она была не актриса, – сказала Ирина. – Она была певица. Пела в оперетте и, говорят, была знамени – та. Мои родители, например, ее очень хорошо помнят. А в альбоме она оказалась… Это Сережина фотография, Андрей. Она у него была в детдоме. Единственное, что осталось у него от настоящей семьи. Так он мне, по крайней мере, рассказывал. Он долгое время был уверен, что она его настоящая мать, но она, конечно, никакого отношения к нему не имела….

– Откуда это известно? – перебил Андрей.

– Лидия Петровна и Леонид Андреевич, прежде чем усыновить Сережку, целое расследование провели, и Наталья Рогожская оказалась совсем ни при чем.

– А кто при чем? – спросил Андрей.

– Мы так и не узнали, Андрей. Его мать умерла, а про отца вообще никаких данных. Наверное, эта фотография была у них дома и он, маленький, почему-то схватил ее, когда его увозили… в детдом. Он любил ее и берег, как ребенок бережет медведя, с которым спал в детстве.

– Понятно, – сказал Андрей. – Понятно, спасибо… Клавдия Ковалева тоже выяснила, что ее мать умерла, а про отца сведений никаких нет.

Андрей бросил фотографию на стол и поднялся, чтобы включить чайник. Что-то опять захотелось кипятку.

Дождь не переставая шелестел за окнами, и было пасмурно, сумрачно, маетно. Серые тени скользили по комнате и пропадали в углах. Опершись руками о подоконник, Андрей смотрел вниз, во двор и ждал, когда закипит чайник. Чайник уютно, по-домашнему шумел, и в прокуренной выстуженной комнате становилось теплее.

Скорей бы выходные, что ли…

Андрей налил кипятка в кружку и посмотрел с тоской. Пить кипяток было противно, но больше пить было нечего. Осторожно держа кружку, он повернулся, чтобы идти к столу, и замер. Фотография на столе в сером предвечернем свете видоизменилась, изображение как будто поплыло, смялось, и Андрей увидел то, чего никак не мог увидеть раньше.

Он обжегся, замычал, ткнул кружку на подоконник и посмотрел еще раз. Он был уверен, что не ошибается.

– Черт возьми, – сказал он сам себе и поднял фотографию к глазам. – Вот черт возьми…

* * *

Клавдия сидела и распечатывала на компьютере латинские названия лекарств, чтобы потом их можно было приделать на выдвижные ящики. Ее смена закончилась два часа назад, но, строго следуя Андреевым инструкциям, она не ушла, а уселась за работу, до которой ни у кого не доходили руки. И не дошли бы, если б не Ларионов и его распоряжение.

Клавдия печатала, изредка сверяясь с длиннющим списком, вздыхала и думала об Андрее.

Он неизвестно зачем позвонил ей утром, он сказал ей, что приедет и заберет ее, и она целый день осторожно нюхала воротник его свитера, в который была одета. Воротник очень слабо, почти неслышно, пах Андреем, и Клавдию это радовало.

– К телефону, Клава, – крикнула пробегавшая мимо заместительница Наталья Васильевна. – В зал, к телефону, Клава!

Клавдия вздрогнула и уронила на пол списки, в которые смотрела.

Ларионов. Неужели Андрей? Больше вроде и некому…

– Да! – сказала она в трубку. – Я слушаю!

И отвернулась от Лиды, которая улыбалась ее поспешности и явно прислушивалась.

– Клава, это я, – сказал в трубке страдающий Танин голос. – Я только приехала, еще даже в ванну не влезла. Ты как?

Клавдия была так разочарована, что ей стало стыдно. Танька десять с лишним лет была ее самой лучшей подругой, а она, Клавдия, даже не может себя заставить обрадоваться!

– Ау! Клава! – позвала из трубки Танька. – Что с тобой? Или это не ты?

– Это я, – призналась Клавдия, – и со мной ничего. У меня вчера опять сумку отняли и обратно уже не вернули. В сумке был паспорт. Твой брат сказал, что паспорт здесь имеет первоочередное значение.

– Что? – переспросила Таня. – Ты что? Бредишь, Ковалева? Опять сумка? И на этот раз еще и паспорт?!

– Да, – сказал Клавдия. – Он меня толкнул, я упала, разбила коленки, вымочила куртку, порвала джинсы и долго валялась в луже. Толкнул, конечно, не брат, а жулик.

– Ну ты даешь! – сказала Таня с восхищением. – И что Ларионов говорит?

– Говорит – надо подумать, – сказала Клавдия.

Ее страшил момент объяснений с подругой. Конечно, Таня все про нее знает и очень сочувствует, но одно дело – сочувствие, и совсем другое – пикантный эпизод с ее ночевкой в постели Андрея Ларионова.

– Я не могла идти домой, – твердо сказала Клавдия, решив, что лучше выложить все сразу. – А тебя не было. Я ночевала у Андрея.

Воцарилось молчание, столь красноречивое, что Клавдия даже улыбнулась тихонько, хотя бояться не перестала.

– Неужели? – спросила Танька, как показалось Клавдии, очень холодно. – Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне показалось, ты сказала, что переспала с моим братом.

– Да, – подтвердила Клавдия.

– Гениально, – сказала Таня. – Стоило один раз в жизни уехать из Москвы, и все произошло. Ты не разочаровалась в своих чувствах, Ковалева?

Клавдия с облегчением перевела дух. Самое страшное было позади – Таня не бросила трубку и не потребовала объяснений. Клавдия была ей за это несказанно благодарна.

– Клавка, ты что там? Непрерывно грезишь о Ларионове? – Таня постучала чем-то по трубке, и Клавдии пришлось отодвинуть ее от уха. – Я все еще здесь. Твоя лучшая подруга хочет с тобой поговорить. Ты меня слышишь?

– Слышу, – согласилась Клавдия.

– Ты сегодня опять у Ларионова ночуешь?

– Опять, – сказал Клавдия и покраснела.

– То есть мне приезжать нет никакого смысла, да? Вы с Ларионовым вряд ли будете рады видеть нас с Павловым?

– Мы всегда… – заговорила Клавдия и осеклась.

“Мы всегда” – это были слова из совсем другой жизни. Не из жизни Клавдии Ковалевой. Кажется, впервые она сказала “мы”.

“Мы” – это Андрей и я. Я и Андрей. Мы всегда рады вам с Павловым. Мы всегда рады принять гостей. Мы ждем вас к восьми часам.

Нет, не может быть, чтобы это могла сказать она, Клавдия Ковалева.