Он был настолько недалек от истины, что Марина смутилась.
— Нет, просто… Ваша профессия никак не связана с фундаментальной наукой, правильно я понимаю? Так что вы вполне можете не знать…
— И вы читаете лекции студентам? — живо перебил он.
— Ну да.
— А они вас слушают?
Марина развеселилась:
— По-разному. Бывает, слушают, а бывает, нет. Все зависит от времени года, от их настроения, от моего настроения, от темы, от того, какая лекция по счету. Много от чего.
— А вы… профессор?
Тут она засмеялась. Искреннее изумление Федора Тучкова почему-то ей льстило.
— Я профессор, — подтвердила Марина, — я профессор и доктор наук.
Профессором и доктором наук она была всего месяц, но Федору Тучкову вполне можно было об этом не сообщать. Нынешний отпуск как раз и был наградой себе самой за несколько лет каторжной работы, завершившихся зашитой докторской и получением профессорского звания.
Тут Федор Тучков сделал следующее: встал, поклонился и сказал:
— Позвольте выразить вам мое глубочайшее уважение.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Марина посмотрела, не смеется ли он. Вроде бы не смеялся.
— Хотите еще кофе?
— Хочу.
— Надо подогреть.
— Позвольте, я сам! — вызвался Федор, очевидно, воздавая дань «профессору», и опять вскочил и ринулся к чайнику.
Нет, все-таки, наверное, он за ней таскается. Значит, Федор Тучков и есть мое отпускное «романтическое приключение», решила она со вздохом. То, настоящее, вряд ли состоится, зато при ней до конца отпуска останется Федор, если только его не сманит кто-нибудь помоложе и посвежее и… «не доктор наук».
Марина искоса на него посмотрела. Он хлопотал у чайника — зачем он там хлопотал, что делал? Чайник грелся сам по себе, при помощи электрической энергии, и никакого участия человека в этом процессе не требовалось, но Федор все же как-то участвовал.
И это мой удел? Расписные спортивные штаны, светлые волосы, через которые просвечивает наивная розовая поросячья макушка, сладкие речи, привычка шумно прихлебывать из чашки и катать за щекой леденец?!
Что сказала бы мама? А бабушка?
— А вы? — спросила Марина со вздохом. — Вы ведь какой-то… чиновник?
— Чиновник, — признался Федор Тучков, — в министерстве.
— В каком?
Тут он почему-то запнулся на минуту, как будто не сразу вспомнил название министерства.
— А… в МИДе.
— Часто бываете за границей?
— Знаете, — вдруг сказал он, — это такая же распространенная ошибка, как думать, что все, кто работает на телевидении, непременно выходят в эфир. В эфир выходят два десятка человек, а работает на ТВ несколько тысяч.
— То есть вы за границей не бываете?
— Нет, я бываю, но… Вам добавить кофе?
— Да, спасибо. А почему вы отдыхаете здесь, а не… за границей?
Он не мог сказать ей правду — ей не нужна была никакая правда, — поэтому он соврал первое, что пришло ему в голову, — что-то про климат, природу, сказочной красоты виды и вообще русский дух.
Она смотрела с сомнением — наверное, и в самом деле доктор наук, на мякине не проведешь!
— А ваша жена? Осталась в Москве? Или все-таки уехала за границу?
Ах, вот в чем дело! В жене! Ну, с этим все просто.
— У меня жены нет, — признался Федор Тучков, подпустив в голос грусти, — у меня была жена… в молодости. Собственно, там она и осталась.
— Как это? — удивилась Марина, позабыв про хорошее воспитание.
— Очень обыкновенно. Мы развелись через три года после свадьбы. Она вышла замуж за моего институтского друга.
— А-а, то есть она — мерзкая и подлая притом?
— Боже сохрани! — перепугался Федор. — Прекрасная женщина! Превосходная! Мать троих детей, если мне не изменяет память.
В этой последней фразочке опять почудилась Марине какая-то странность, игра, фарс, комедия, которую он сам перед собой ломал и радовался, что ломает так хорошо.
Почему? Зачем?
— А трое детей? Ваши?
— Нет, — обиделся Федор Тучков, — ее мужа скорее всего. То есть я, конечно, специально не выяснял… А почему вас все это интересует?
— Да меня это вовсе не интересует! — с несколько запоздавшей досадой воскликнула Марина, и в это время из телевизора громко закричали:
— Ложись!!!
Федор с Мариной вздрогнули и уставились на экран, а ложиться не стали.
Эпопея Матвея Евгешкина была в разгаре. Злые люди активно наступали, а добрые, порыдав немного для порядка, решили защищаться. Защищались они с помощью… танка. Марина проглядела, откуда именно взялся этот танк, — очевидно, режиссерская находка. Теперь добрые ехали в танке. Злые в панике бежали. Танк стрелял. Белый дым стлался по полям. Крупный план — женские глаза, в них ужас. Крупный план — глаза Матвея, в них слезы. То и дело повторялись фразы типа «сволочи проклятые» — в адрес плохих, и «врешь, не возьмешь» — в свой собственный адрес.
Плохие вызвали подмогу. Атака захлебнулась.
Конец второй серии.
Закрутились рекламные цветочки и звездочки, и Федор Тучков сказал задумчиво:
— Экая дичь.
— Это точно, — от души согласилась Марина. Почему-то ей было стыдно на него посмотреть, как будто не Матвей Евгешкин снял шедеврик, а она сама и теперь не знает, куда деваться.
— Пойдемте на балкон, — пригласил догадливый Федор, — покурим.
Марина радостно устремилась на балкон, и телевизор выключила, только чтобы не видеть обещанного продолжения шедеврика.
На балконе были сумерки, славные, теплые, июльские. Луна, прозрачная, летняя, висела над дальними елками, и елки казались синими, и асфальтовая дорожка внизу тоже казалась синей и серебряной.
Цикады трещали, то затихали, то начинали с новой силой.
— Как я люблю лето, — сказала Марина и даже зажмурилась от удовольствия, — больше всего на свете.