– С прибытием, мой светлый король, – проговорила передняя старуха и поклонилась ему не так уж низко. Должно быть, дело тут было не в отсутствии должной почтительности, а в чисто физических возможностях. Пожалуй что, поклонится земно – так и не разогнется потом, церемонию испортит…
– Приветствую вас, хранительницы земли, – гладко ответствовал Сварог, как учили.
Поначалу, узнав о процедуре здешней коронации, он насторожился – не влипнуть бы ненароком в какой-нибудь языческий ритуал, от которого потом не отмоешься, но мрачный брат Фергас его опасения развеял в два счета, пояснив, что речь идет всего-навсего о возникшем в полузабытые времена безобидном обычае, не имевшем ничего общего с поклонением поганым идолищам. Новоиспеченный король припадает к Матушке-Земле, всего-то и дел, ни кровавых жертв, ни молений черт знает каким силам…
Старуха, казавшаяся высохшей и бесплотной, как большая бабочка из гербария, приступила к делу незамедлительно:
– Раздевайся, твое величество. Люди ждут.
– Совсем? – поежился Сварог.
– А ты как думал? Ты не топчись, не топчись, нас ничем таким уже не удивишь ни в каких смыслах, повидали на своем веку и не такие диковины… Да какие это диковины, если прикинуть…
Вздохнув, Сварог принялся снимать с шеи в первую очередь тяжелые орденские цепи. Среди высших регалий сопредельных держав уже не было гланского ордена Чертополоха, который пришлось снять сразу, едва он согласился занять здешний престол. Так уж было на Таларе заведено – ни один земной король (да и императрица тоже) никогда не носит орденов собственного государства, поскольку он и так распоряжается всеми наградами, как полновластный хозяин, удостаивает и лишает. По размышлении Сварог признал в этом не только определенную логику, но и сермяжную правду…
– Ты одежонку-то на землю клади, клади, – не отставала старуха. – Вешалок тут нету. Трава чистая, не украдет никто, кому тут красть, сам подумай…
Косясь на далеких зрителей, Сварог стягивал последнее. Ну, в конце концов, подзорных труб ни у кого из зрителей нет, тут вам не театр с балеринами, так что придется перетерпеть, в конце концов, это не стриптиз, а ответственнейшая церемония, где никому не придет в голову скалить зубы, за исключением Мары, но ее отсюда и не рассмотреть вовсе…
Оставшись голым, как Адам до грехопадения – лишь с нательным крестиком на шее, единственным предметом, оставшимся от его прошлой жизни, Сварог зябко поежился. Ветерок был не столь уж и пронзительным, но голому человеку и под таким неуютно.
– А это у тебя что? – узрела старуха, тыча сухим пальцем в крестик.
– А этого ты, бабушка, не трожь, – сказал Сварог решительно. – Не твоего ума дело.
– Ох уж, так и не моего… Один ты умный и хочешь правильно жить… Ладно, ложись уж, твое величество… – проговорила старуха и подтолкнула его в спину легоньким кулачком.
Его уже проинструктировали заранее, как именно следует ложиться, – и Сварог опустился в траву лицом вниз, раскинув руки, приник лицом к земле. Мягкая трава щеки не щекотала, пахла дикой свежестью. Где-то рядом, чуть ли не над самым ухом, послышался отчаянный скрежет кремня по кресалу, потом потянуло дымком. Ну вот, теперь отлежаться, пока не догорит запаленная главной старухой лучина (в старину, когда часов еще не было, именно так время и отмеряли), и можно спускаться с холма, чтобы получить, наконец, корону и стать стопроцентным королем…
В следующий миг с ним произошло что-то непонятное, неотвратимо могучее…
Словно мощный порыв ветра пронизал насквозь ставшее бесплотным, как туман, тело, ворвался в мозг, промчался меж ребрами и вырвался из спины навстречу небу, но этот ураган был не холодным, а приятно теплым, всепроникающим, растворившим на миг в чем-то, чему названия не было изначально…
Сварог то ли растворился в чем-то необозримом, то ли оказался переполнен целой Вселенной, стянувшейся в то место, что занимал в пространстве он сам. Перед глазами, в голове с нереальной быстротой мелькали картины и образы. Несмотря на молниеносность их мельтешения, несмотря на то, что они ни разу не повторились, он каким-то чудом ухитрялся их различать, видеть четко – и поросший высокой травой берег тихой реки, и сухую, потрескавшуюся землю, забывшую о дожде, и скачущих по полю коней, и яростно рычавшего у скалы пещерного медведя… Мириады пейзажей щедрой и бесплодной земли, мириады животных и птиц – проходили сквозь его сознание, он был везде и нигде, по всей планете сразу, летел под облаками и полз среди высоких кустов… А потом через сознание рванулись потоком вовсе уж непонятные образы: то клокочущий огонь, то тьма в прожилках непонятного свечения, над головой повисла невероятная тяжесть камня – а в следующий миг он стал бездонной водой, видения и образы стали мешать друг другу, сливаясь в неостановимое падение неведомо куда, к необозримым, но отчего-то вовсе не пугавшим глубинам…
Когда он пришел в себя и слабо заворочался, почувствовал все тот же дикий аромат мятой травы, льющуюся на лицо воду. Жалобно охнул, пытаясь понять, на каком он свете и есть ли он вообще. Руки-ноги шевелились по его хотению, всем телом ощущалась твердость земли, а уж когда над головой раздалась затейливая матерная тирада, абсолютно несовместимая с высокой торжественностью момента, он и вовсе почувствовал себя прежним, обитателем нашей грешной земли.
Разлепив глаза и присмотревшись, он убедился, что ругается главная старуха, стоявшая над ним на коленях, – вычурно, громко и самозабвенно, на зависть пьяным драгунам и пиратским боцманам. Вторая осторожненько лила ему на лицо холодную воду из выдолбленной сухой тыковки, а третья просто стояла, разинув рот так, что любой внимательный наблюдатель мог бы убедиться, что у нее осталось всего четыре зуба, да к тому же половина из них – одно название. Лица у всех были настолько ошарашенными, что Сварог, несмотря на страшную слабость во всем теле и полную пустоту в голове, все же сообразил: что-то пошло наперекосяк, в совершенно неожиданном для них направлении…
Выпустив последнюю матерную руладу, старуха чуть отодвинулась от него, глядя, пожалуй что, со страхом:
– Светлый король, простите дуру старую, что с вами говорила неподобающе, как с простым каким венценосцем… Вы что стоите, безмозглые? Одежду его величеству, живенько, что он, своими руками должен все с земли поднимать? Я кому!!!
Две ее товарки со всей скоростью, на которую были способны, кинулись за одеждой. Сварог пошевелился, поняв, что чувствует себя вовсе не так скверно, как только что казалось, осторожно встал на колени, а там, приободрившись, и выпрямился во весь рост. Из долины доносился рев волынок – здешняя церемониальная музыка особо торжественных случаев, для человека непривычного сравнимая с добрым ударом по морде. Главная старуха с небывалым проворством кувыркнулась ему в ноги. Сварог растерянно наклонился над ней:
– К чему такие церемонии?
– И не уговаривайте, светлый король, не встану… – отозвалась старуха в почтительном испуге.