— Наверное, у меня сахар в крови понизился, — сказал я.
— Давай поужинаем.
Я посмотрел на нее.
Саманта пожала плечами:
— Ничего, для такого случая я сделаю исключение.
Я слабо улыбнулся.
— Пожалуй, я лучше в номер еду закажу.
— Позвони мне, если передумаешь.
В номере я разделся до трусов и заказал по телефону сэндвич с тунцом, но съесть его не смог. Я выставил поднос за дверь и лег на кровать. Глядя на темный экран телевизора, я все ждал, что сейчас он загорится и появится лицо Виктора. Нет, в духов я не очень верю, но я и правда считал, что он хотя бы как-то попробует со мной связаться. Ну ладно, ну пусть не в телевизоре появится. Пусть хотя бы в стену постучит морзянкой или лампой помигает. Я ждал и ждал, а он так и не пришел. Глаза у меня стали сами собой закрываться, и я уже почти заснул, когда раздался тихий стук в дверь.
Я встал, надел штаны и рубашку и выглянул в щелочку. Саманта извинилась за то, что побеспокоила меня.
— Ничего-ничего, я просто немного вздремнул. Входи.
Я отступил на шаг, пропуская ее в номер. Но она так и застыла на пороге. Посмотрела на меня, потом на нетронутый сэндвич.
— Есть не хотелось, — сказал я.
Она кивнула, глядя в пол. Тут я сообразил, что не застегнул рубашку. Пришлось запахнуться.
— Прошу.
Поколебавшись, она все-таки вошла и устроилась в кресле, глядя на зеленый купол Элиот-Хаус. [43] Я встал рядом, и некоторое время мы молча любовались тем, как луна подмигивает нам из-за бегущих по небу облаков.
— Ты видела, какие у него руки? — спросил я.
Она не ответила.
— Как у цыпленка. Видела?
— Видела.
— Трудно представить, что он кого-нибудь мог этими лапками задушить.
— Это ж дети.
Я промолчал.
— Тяжело тебе, наверное, — сказала она.
Я кивнул.
Мы еще полюбовались на небо.
— Спасибо, — сказала она.
Я вопросительно посмотрел на нее.
— Ну, там, в самолете.
— Не за что.
— Ты небось боялся, что я тебя стукну.
— Ничего, пережил бы как-нибудь.
Мы еще помолчали.
— Прости, что я так себя с тобой вела.
— Ничего, все нормально.
Она приподняла бровь.
— Ну может, не все, но почти все, — сказал я.
Саманта улыбнулась.
— Успокойся, все хорошо.
— Терпеть не могу так себя вести. Раньше я всегда умела держать себя в руках. — Она запнулась. — Знаешь, я по тебе скучала, когда уезжала на праздники.
— И я по тебе.
Мы помолчали.
— Подожди еще немного. Ничего, что я это говорю? — спросила она.
— Ничего.
— Нет, не ничего. Нельзя вот так подвешивать человека в воздухе.
— Ничего страшного, Саманта.
— Зови меня Сэм, ладно?
— Хорошо.
— Папа всегда называл меня Сэмми.
— Я тоже могу тебя так звать, если хочешь.
— Давай просто Сэм.
Она ушла, и я снова завалился в кровать. Включил новости. Замелькали лица Буша, Чейни и Райс. Вспомнилась новогодняя вечеринка у Мэрилин. Стало тошно, и я переключился на платный канал.
Зазвонил телефон на столе. Я выключил звук.
— А я думал, ты спать пошла.
— Не разбудила? Скажи, что не разбудила, а то я расстроюсь.
— Я не спал.
Она помолчала.
— Можно, я к тебе обратно приду?
Теперь она была совсем другой. Саманта смотрела мне в глаза, и только тут я понял, что в первый раз она этого не делала. И двигалась теперь раскованней. Может, из-за огромной гостиничной кровати? Или просто мы уже успели друг друга немного узнать и представляли себе, чего хотим? А может, в этот раз она была другой, потому что хотела почувствовать что-то, а не забыться.
Засыпая, Саманта сказала:
— Извини, что ты из-за меня заплатил за обе комнаты.
Я проснулся в четыре утра, словно по звонку. Сэм спала, свесив руку с кровати и зажав одеяло между ног. Я тихонько сел и стал смотреть, как изменяется ее тень. Потом принял душ, оделся и пошел бродить по набережной реки Чарльз.
Между грязными льдинами зимой видна черная грязная вода. По Мемориал-драйв проехало, хрустя шинами по снегу, такси. Я остановился у причала, застегнул куртку и немного потаращился на мигающую вывеску. Вот всегда я любил Бостон. Мне нравится и его высокомерие, и его склонность к анархии. Эта смесь пуританства и декаданса и есть основа успешного воспитания американской элиты.
Я прошелся по Плимтон-стрит, дошел до горбатого театра комедии, потом повернул к рыбному рынку и оказался рядом с «Флаем», мужским клубом для старшекурсников. Внутри играла музыка. Я не общался ни с кем из своих однокашников и взносов за членство в клубах тоже, конечно, не платил. И все-таки решил постучать. Мне долго не открывали, и я уже собрался уходить, когда дверь внезапно распахнулась. На пороге стоял высокий молодой человек, симпатичный, растрепанный и светловолосый. Он казался совсем ребенком. Да он и был ребенком. Мальчик оглядел меня с ног до головы.
— Чем могу помочь?
— Я раньше был членом этого клуба.
По-моему, он мне не поверил.
— Можно я войду?
— Э-э-э… — Он посмотрел на часы.
— Дэнни! — раздался девичий голос.
— Иду, — крикнул мальчик.
— Ничего, — сказал я. — Я все понимаю.
— Прости, старик.
Я повернулся, и дверь за моей спиной захлопнулась. Слева был огороженный забором дворик. Тут мы всегда праздновали приход весны. Наверное, его и сейчас так же отмечают. Жизнь продолжается.
Я дошел до главных ворот Лоуэлл-Хаус. Здесь я провел последние свои два года в Гарварде. Вот не помню, сколько же я не дотянул до диплома? Интересно, они меня обратно примут? Я так и видел, как топчусь в очереди на регистрацию, потом тащу матрас на третий этаж, накладываю себе на тарелку фасоль в обеденном зале, играю в бейсбол на стадионе. А этот белобрысый парнишка будет моим товарищем. И даст мне в глаз за то, что я к нему ворвался. Мы будем вместе шататься по злачным местам и курить дурь. Я засмеялся и с трудом разогнул свою тридцатидвухлетнюю спину.