— Можем мы что-нибудь сделать, доктор? — спросила Джинни. Она знала, что Маршалл — не врач, но от шока слова сорвались с губ автоматически. Она смотрела на лежащее на полу тело Френка, и ее рука поднялась ко рту.

— Да. — Терс поднялся, и костлявые колени хрустнули, как пистолетные выстрелы. — Позвоните в полицию. Это место преступления.

— Все полицейские, которые на вахте, тушат пожар в центре города, — сказал Твитч. — Остальные или едут туда, или выключили мобильники.

— Тогда позвоните кому-нибудь, ради Бога, и выясните, должны ли мы что-нибудь сделать до того, как приберемся здесь. Сфотографировать все это или что-то еще. Хотя в том, что тут произошло, двух мнений быть не может. Прошу меня извинить. Должен блевануть.

Джинни отступила в сторону, чтобы Терстон мог пройти в крошечную ванную, примыкающую к палате. Он закрыл за собой дверь, но звуки из ванной все равно доносились достаточно громкие, словно ревел двигатель буксующего в грязи автомобиля.

Джинни почувствовала накатившую волну слабости, которая поднимала ставшее легким как пушинка тело. Попыталась перебороть ее и не грохнуться в обморок. Повернулась к Твитчу. Тот как раз закрывал мобильник.

— Расти не отвечает. Я оставил сообщение на голосовой почте. Кому-нибудь еще? Как насчет Ренни?

— Нет! — Она содрогнулась. — Только не ему.

— Моей сестре? Андреа, я хотел сказать.

Джинни молча смотрела на него.

Твитч какие-то мгновения выдерживал ее взгляд. Потом отвел глаза.

— Пожалуй, не стоит, — пробормотал он.

Джинни коснулась его руки, кожа была холодной от шока. Она полагала, что такая же и ее собственная.

— Если это может хоть как-то тебя успокоить, думаю, Андреа пыталась избавиться от налипшей на нее гадости. Она приходила, чтобы повидаться с Расти, и я уверена, что причина в этом.

Твитч прошелся руками по лицу, превратив его в оперную маску печали.

— Это кошмар.

— Да. — Джинни достала мобильник.

— Кому собираешься звонить? — с кислой улыбкой спросил Твитч. — Охотникам за привидениями?

— Нет. Если Андреа и Большой Джим отпадают, кто остается?

— Сандерс, но пользы от него, как от собачьего дерьма, и ты это знаешь. Почему бы нам самим тут не прибраться? Терстон прав: случившееся очевидно.

Терстон вышел из ванной, вытирая рот бумажным полотенцем:

— Потому что есть правила, молодой человек. И при сложившихся обстоятельствах для нас лучше им следовать. Или по крайней мере пытаться.

Твитч поднял голову и увидел мозги Сэмми Буши, подсыхающие на одной стене у самого потолка. То самое, чем она раньше думала, выглядело теперь как комок овсяной каши. Он разрыдался.

10

Энди Сандерс сидел в квартире Дейла Барбары на кровати Дейла Барбары. Окно заполняло оранжевое зарево от горевшего здания, в котором располагалась редакция «Демократа». Над головой слышались шаги и приглушенные голоса — люди на крыше, предположил он.

В квартиру Энди поднялся из аптеки по внутренней лестнице. С собой принес пакет из коричневой бумаги, содержимое которого теперь разложил перед собой: стакан, бутылку воды «дасани», пузырек с таблетками — таблетками оксиконтина. С надписью на полоске бумаги, наклеенной на пузырек: «ХРАНИТЬ ДЛЯ А. ГРИННЕЛ». Розовые таблетки по двадцать миллиграммов. Он вытряс несколько, сосчитал, вытряс еще. Двадцать. Четыреста миллиграммов. Этого могло не хватить, чтобы убить Андреа, у которой развилось привыкание, но Энди не сомневался, что его такая доза точно прикончит.

Жар проникал сквозь стену. Сандерс начал потеть. Температура воздуха в комнате наверняка поднялась до ста градусов, может, и выше. Энди вытер лицо покрывалом.

Жару терпеть придется недолго. На Небесах дует прохладный ветерок, и мы все сядем обедать за стол Иисуса.

Донышком стакана он начал толочь таблетки в порошок, с тем чтобы наркотик сразу подействовал. Как удар кувалды по лбу бычка. Просто лечь на кровать, закрыть глаза, а потом — доброй тебе ночи, дорогой фармацевт, и вечный покой под песни ангелов.

Я… и Клоди… и Доди. Вместе навсегда.

Не думай так, брат. Голос Коггинса, предельно суровый и напыщенный. Энди даже перестал толочь таблетки. Самоубийцы не ужинают со своими близкими, друг мой; они отправляются в ад, где их кормят раскаленными углями, которые целую вечность жгут их живот. Можешь сказать мне «аллилуйя», подтверждая это? Можешь сказать «аминь»?

— Чушь, — прошептал Сандерс и вернулся к прерванному занятию. — У тебя рыльце в пуху так же, как и у всех нас. Почему я должен тебе верить?

Потому что я говорю правду. Твои жена и дочь сейчас смотрят на тебя сверху, умоляя не делать этого. Или ты их не слышишь?

— Нет. И это не ты. Это всего лишь часть моего разума, которая трусит. Она руководила мною всю жизнь. Именно из-за нее Большой Джим взял меня в оборот. Именно из-за нее я оказался замешан в этой истории с метом. Я не нуждался в деньгах, я даже не понимаю таких больших денег, но я просто не знал, как сказать «нет». Но на этот раз я сказать могу. Нет, сэр. Мне больше незачем жить, и я ухожу. Можешь что-то возразить?

Судя по всему, возразить Лестер Коггинс не мог. Энди дотолок таблетки, наполнил стакан водой. Ладонью смахнул розовую пыль в стакан, размешал пальцем. Снаружи доносились только треск пожара, приглушенные крики людей, которые боролись с огнем на улице и на крыше, а также звуки шагов над головой.

— До дна! — сказал он себе… но не выпил. Рука держала стакан, но трусливая часть его разума — та часть, что не хотела умирать, пусть жизнь потеряла смысл — не позволяла поднести стакан ко рту. — Нет, в этот раз тебе не победить. — Но снова опустил стакан, чтобы вытереть покрывалом струящийся по лицу пот. — Не каждый раз, и не в этот раз.

Он опять поднес стакан ко рту. Внутри колыхалось розовое забвение. Но вновь поставил стакан на стол.

Трусливая часть по-прежнему рулила им. Бог бы побрал эту трусливую часть.

— Господи, дай мне знак, — прошептал Энди. — Дай знак, что выпить этот стакан правильно. Если не по другим причинам, то хотя бы потому, что только так я смогу покинуть этот город.

Совсем рядом обрушилась крыша здания, где находилась редакция «Демократа». У него над головой кто-то — судя по голосу, Ромео Берпи — крикнул:

— Готовьтесь, парни, теперь будьте наготове!

Будьте наготове. Это знак, конечно же. Энди Сандерс поднял стакан смерти, и на этот раз трусливая часть не удержала его руку. Трусливая часть, похоже, сдалась.

В его кармане мобильник заиграл первые фразы песни «Ты прекрасна», сентиментальной белиберды, которая нравилась Клоди. Он все равно собирался выпить содержимое стакана, но тут какой-то голос прошептал, что это, возможно, тоже знак. Он не мог сказать, чей голос — трусливой части, Коггинса или собственного сердца. А потому, что не мог, ответил на звонок.