— Мистер Сандерс? — Женский голос, усталый, несчастный и испуганный. Энди почувствовал родственную душу. — Вирджиния Томлинсон, из больницы.
— Джинни, ну конечно. — Странно, но его голос звучал весело, как и всегда.
— Боюсь, у нас тут сложная ситуация. Вы сможете подойти?
Луч света прорезал темноту в голове Энди. Сердце наполнилось изумлением и благодарностью. Ему сказали: «Вы сможете подойти?» Неужто он забыл, какие теплые чувства вызывали в нем эти слова? Наверное, забыл, хотя ради таких слов он и баллотировался на должность первого члена городского управления. Не для того, чтобы получить власть: это интересовало Большого Джима. Только чтобы протянуть руку помощи. С этого он начинал; возможно, этим он сможет и закончить.
— Мистер Сандерс? Вы меня слышите?
— Да. Будь уверена, Джинни. Я сейчас подойду. — Он помолчал. — И никакого мистера Сандерса — Энди. Мы все в одной лодке, помнишь?
Он отключил связь, отнес стакан в ванную, вылил содержимое в унитаз. Ощущение радости — ощущение легкости и изумления — длилось до того самого момента, когда он спустил воду. Потом депрессия навалилась на него, как старое вонючее пальто. Он кому-то нужен? Смех, да и только. Он, старый глупый Энди Сандерс, дундук, сидящий на коленях Большого Джима. Рупор. Трепло. Человек, который озвучивал идеи и предложения Большого Джима, словно они исходили от него. Человек, который оказывался очень нужным каждые два года, когда подходило время очаровывать избирателей. Большой Джим делать этого не умел или не хотел.
В пузырьке еще оставались таблетки. Внизу, в холодильнике, стояли бутылки «дасани». Но Энди всерьез об этом не думал. Он пообещал Джинни Томлинсон, что придет, и относился к тем людям, которые держали слово. Идею самоубийства он не отверг, только отложил. Сунул под сукно, как говорили в политической тусовке маленького городка. И до чего же приятно выйти из этой спальни, которая едва не стала для него камерой смерти.
Она заполнялась дымом.
Рабочий зал «Похоронного бюро Боуи» находился в подвале, и Линда решила, что можно включить свет. Без него Расти не мог произвести осмотр трупов.
— Ты только посмотри на это безобразие, — указал он на пол, выложенный квадратами линолеума, грязный, со следами подошв, на банки из-под пива и газировки на боковых столиках, на открытый мусорный бак в углу с вьющимися над ним мухами. — Если бы Совет погребальных услуг штата это увидел… или департамент здравоохранения… эту контору закрыли бы в одно мгновение.
— Не забывай, где мы находимся, — напомнила ему Линда. Она смотрела на стол из нержавеющей стали, который занимал середину комнаты. На поверхности хватало пятен от жидкостей, которые лучше не называть, а в канавке для стока лежала смятая обертка от «сникерса». — Думаю, мы даже не в Мэне. Поторопись, Эрик, здесь воняет.
— Более чем. — Расти эти грязь и беспорядок оскорбляли, вызывали ярость. Будь его воля, он бы врезал Стюарту Боуи в нос только за обертку от батончика, оставленную на столе, где из умерших горожан выпускали кровь.
В дальнем конце зала находилось шесть стальных ящиков для тел. Оттуда же доносилось гудение холодильной установки.
— Здесь с пропаном никаких проблем, — пробормотал Расти. — Братья Боуи живут на широкую ногу.
Таблички с именами на торцах ящиков отсутствовали — еще одно свидетельство неряшливости, — так что Расти выдвинул все шесть. Первые два оказались пустыми, но его это не удивило. Большинство из тех, кто умер под Куполом, включая Рона Хаскела и Эвансов, похоронили быстро. Джимми Сируа, у которого не было близких родственников, все еще лежал в маленьком морге «Кэтрин Рассел».
В следующих четырех лежали тела, ради которых он сюда и пришел. Запах разложения ударил в нос, едва Расти выдвинул ящики из ниш. Он перебил неприятные, но менее агрессивные запахи консервантов и бальзамирующих мазей. Линда отступила, зажав рукой рот.
— Только не блевани, Линни. — Расти направился к шкафчикам у стены. В первом выдвинутом ящике лежали пачки журнала «Филд-энд-стрим», и он выругался. В другом, ниже, нашлось то, что он искал. Расти вытащил стилет троакара, который, похоже, никогда не мыли, и пару зеленых масок, еще в упаковке. Одну маску протянул Линде, другую надел сам. Заглянул в следующий ящик и достал пару резиновых перчаток. Ярко-желтых, чертовски веселеньких. — Если думаешь, что тебя вырвет, несмотря на маску, иди наверх, к Стейси.
— Все будет хорошо. Я останусь свидетелем.
— Не думаю, что кто-то примет в расчет твои показания: ты, в конце концов, моя жена.
— Я останусь свидетелем. Только сделай все побыстрее.
Грязи хватало и в ящиках для тел. После уже увиденного Расти это не удивило, но возмущало по-прежнему. Линда протянула ему старый кассетный магнитофон, который нашла в гараже. Расти нажал на клавишу «ЗАПИСЬ», проверил результат, удивился, что получается очень даже ничего. Поставил старенький «Панасоник» на один из пустых ящиков. Натянул перчатки. Времени ушло чуть больше, чем он думал: руки вспотели. Где-то наверняка лежал тальк или присыпка «Джонсонс беби», но он не хотел и дальше заниматься поисками. И так чувствовал себя взломщиком. Черт, он и был взломщиком.
— Ладно, мы начинаем. Двадцать два сорок пять, двадцать четвертое октября. Осмотр производится в зале для подготовки усопших в последний путь «Похоронного бюро Боуи». Здесь, между прочим, грязно. До безобразия. Я вижу четыре тела, три женских и одно мужское. Две женщины молодые, чуть старше двадцати лет. Это Анджела Маккейн и Доди Сандерс.
— Дороти, — поправила его Линда с дальней стороны большого стола. — Ее зовут… звали… Дороти.
— Вношу поправку. Дороти Сандерс. Третья женщина в позднем среднем возрасте. Это Бренда Перкинс. Мужчине около сорока. Он — преподобный Лестер Коггинс. Для сведения, я могу опознать всех этих людей.
Он подозвал жену и указал на тела. Она посмотрела, ее глаза наполнились слезами, приподняла маску, чтобы сказать:
— Я — Линда Эверетт, служу в полицейском участке Честерс-Милла. Регистрационный номер моего полицейского жетона семь-семь-пять. Я также опознаю все четыре тела.
Она вернула маску на место. Над ней на Расти смотрели молящие глаза жены.
Взмахом руки он позволил ей вернуться на прежнее место. Все равно спектакль. Он это понимал, и Линда, само собой, тоже. Однако никакой депрессии Расти не чувствовал. С детства он хотел идти в медицину и, конечно, стал бы врачом, если б ему не пришлось бросить школу, чтобы ухаживать за родителями. Теперь им двигало то же, что и в старшей школе, когда на уроках биологии он препарировал лягушек: чистое любопытство. Жажда знаний. И он собирался узнать, пусть не все, но по крайней мере кое-что.
Здесь мертвые помогают живым. Так, кажется, сказала Линда?
Так или иначе, но они, конечно, помогут, чем смогут.
— Косметика еще не использовалась, насколько я вижу, но все четыре тела бальзамировались. Я не знаю, завершен ли этот процесс, но подозреваю, что нет, потому что подводные трубки все еще в бедренной артерии. Анджела и Доди… простите, Дороти… сильно избиты, и процесс разложения зашел довольно далеко. Коггинс тоже избит — зверски, судя по тому, что я вижу, — и процесс разложения тоже начался, но он на более ранней стадии. Мышцы на его лице и руках только начали обвисать. Бренда… Бренда Перкинс, я хочу сказать… — Он замолчал и склонился над ней.