Большому Джиму это не понравилось.
Совершенно не понравилось.
Он двинулся к ним с намерением положить конец этому разговору, о чем бы тот ни шел. Но не успел сделать и пяти шагов, как к нему подбежал мальчишка. Один из сыновей Кильяна. С десяток Кильянов жили в полуразвалившейся лачуге на птицеферме, расположенной у границы с Таркерс-Миллсом. Никто из детей особым умом не отличался — да и откуда, учитывая, что у них за родители, — но все были на хорошем счету в Святом Искупителе, другими словами, всех ждала дорога в рай. Этого вроде бы звали Ронни… по крайней мере Ренни так думал, но поручиться не мог. Очень уж они были похожи: круглые головы, низкие лбы, крючковатые носы.
Мальчик, одетый в старую футболку с надписью «ХНВ» на груди, держал в руке записку.
— Эй, мистер Ренни! Оосподи, я искал вас по всему городу!
— Боюсь, сейчас я не смогу поговорить с тобой, Ронни. — Большой Джим все посматривал на троицу, что устроилась на лестнице. Этих треханых придурков. — Может, завтра…
— Я — Ричи, мистер Ренни. Ронни — мой брат.
— Ричи. Ну конечно. А теперь извини меня. — И Большой Джим размашистым шагом устремился вперед.
Энди взял записку из руки мальчика и догнал Ренни — тот еще не успел добраться до лестницы.
— Лучше бы тебе взглянуть.
Сначала Большой Джим взглянул на лицо Энди, еще более встревоженное. Потом взял записку.
Джеймс!
Я должен увидеться с тобой этим вечером. Я должен поговорить с тобой, прежде чем поговорю с городом. Пожалуйста, ответь. Мою записку принесет тебе Ричи Кильян.
Преподобный Лестер Коггинс.
Не Лес, даже не Лестер. Нет. «Преподобный Лестер Коггинс». Нехорошо. Почему, ну почему все это должно происходить одновременно?
Мальчишка стоял перед книжным магазином, выглядел как сирота в линялой футболке и мешковатых, спадающих джинсах. Ренни подозвал его к себе. Мальчишка скоренько подбежал. Большой Джим достал ручку с золотой надписью: «ВАМ НИ В ЧЕМ НЕ ЗНАТЬ ОТКАЗУ, БОЛЬШОЙ ДЖИМ ПОМОЖЕТ СРАЗУ», — и нацарапал два коротких предложения: «В полночь. У меня дома». Сложил листок и протянул мальчику:
— Отнеси ему. И не читай.
— Не буду. Ни за что!! Благослови вас Бог, мистер Ренни.
— И тебя тоже, сынок. — Он проводил мальчишку взглядом.
— О чем речь? — спросил Энди. И прежде чем Большой Джим успел ответить, добавил: — О фабрике? О мете…
— Заткнись!
Шокированный Энди отступил на шаг. Большой Джим никогда с ним так не говорил. Значит, дело совсем плохо.
— Не все сразу, — пробормотал Ренни и двинулся навстречу самой насущной проблеме.
Наблюдая за приближающимся Ренни, Барби подумал: Он идет, как человек, который болен, но не знает об этом. Ренни также шагал, как человек, всю жизнь раздававший другим пинки. И плотоядно улыбался, когда взял Бренду за руки и сжал их. Она позволила ему это сделать, держалась спокойно и сдержанно.
— Бренда, мои глубочайшие соболезнования. Мне следовало зайти раньше… и, разумеется, я буду на похоронах… но столько навалилось дел. Не только на меня.
— Я понимаю.
— Нам очень недостает Герцога.
— Это точно, — добавил Энди, выглядывая из-за спины Большого Джима: буксир в кильватере океанского лайнера. — Очень недостает.
— Премного благодарна вам обоим.
— И хотя я бы с удовольствием обсудил твои проблемы… я вижу, что они у тебя есть… — Улыбка Большого Джима стала шире, но глаза оставались холодными. — У нас очень важное совещание. Андреа, не могла бы ты пойти первой и подготовить документы?
Андреа, которой перевалило за пятьдесят, в тот момент выглядела девочкой, которую поймали, когда она схватила с подоконника горячий пирожок с вареньем. Женщина начала подниматься (поморщившись от боли в спине), но Бренда крепко взяла ее за руку. И Андреа вновь села.
Барби вдруг осознал, что Гриннел и Сандерс насмерть испуганы. И причина страха — не Купол, во всяком случае, в тот момент, а Ренни. Вновь он подумал: Все еще не так плохо, худшее впереди.
— Я думаю, будет лучше, если ты уделишь нам некоторое время, — доброжелательно заговорила Бренда. — Конечно же, ты понимаешь, если б не важное дело… очень важное… я бы сидела дома, оплакивая мужа.
Большой Джим — редкий случай — не нашелся с ответом. Люди на улице, которые ранее наблюдали закат, теперь смотрели на импровизированный митинг. Ренни казалось, что значимость Барбары, которой тот не заслуживал, росла потому, что он сидел рядом с третьим членом городского управления и вдовой умершего начальника полиции. Да еще они передавали друг другу какие-то бумаги, словно письма от папы римского. И кому принадлежала идея этой показухи? Разумеется, Перкинс. Андреа не хватило бы ума. И храбрости, чтобы на людях противопоставить себя ему, Большому Джиму.
— Что ж, может, несколько минут… Что скажешь, Энди?
— Конечно. Для вас несколько минут всегда найдутся, миссис Перкинс. Я действительно очень сожалею о смерти Герцога.
— И я сожалею о смерти твоей жены, — со всей серьезностью ответила она.
Их взгляды встретились. Это было мгновение истинной скорби, и Большому Джиму хотелось рвать волосы на голове. Он знал, что не должен позволять себе таких чувств — плохо отражалось на давлении, а что плохо для давления, то плохо для сердца, — но иной раз так трудно заставить себя сдержаться. Особенно если тебе только что вручили записку от человека, который слишком много знал, а теперь верил, что собирается обратиться к городу и этого хочет Бог. И если Большой Джим правильно предположил, что именно вбил себе в голову Коггинс, дело Бренды наверняка не стоило и выеденного яйца.
Хотя как знать? Потому что Бренда Перкинс никогда не любила его и она была вдовой мужчины, которого теперь город чтил — без всякой на то причины — героем. Но первое, что ему следовало сделать…
— Давайте пройдем в дом. Мы поговорим в зале заседаний. — Его взгляд сместился на Барби: — Вы тоже как-то с этим связаны, мистер Барбара? Я ума не приложу, каким образом.
— Надеюсь, это вам поможет. — Барби протянул ему листы бумаги, которые, как заметил Ренни, ранее передавались из рук в руки. — В свое время я служил в армии. Капитаном. Так уж вышло, что меня вновь призвали на службу. И повысили в звании.
Ренни взял листы, держа за уголок, словно они обжигали пальцы. Письмо выглядело куда более изысканным, чем мятая записка, которую передал ему Ричи Кильян, и пришло от куда более известного адресата. С простой, однако, шапкой: «ИЗ БЕЛОГО ДОМА». Судя по дате, отправили его именно в этот день.
Ренни пощупал бумагу. Глубокая вертикальная полоса образовалась между кустистыми бровями.