Сев за стол на стул с высокой спинкой, Большой Джим взял из люльки бейсбольный мяч и принялся перекидывать из руки в руку. Приятное занятие, если ты немного расстроен: мяч тяжелый, плотный, позолоченные швы упруго вдавливались в ладони. Большой Джим иногда задумывался; а не приобрести ли ему бейсбольный мяч из чистого золота? Решил заняться этим вопросом вплотную, когда закончится заваруха с Куполом.
Коггинс устроился по другую сторону стола, на стуле клиента. На стуле просителя. Как и хотелось Большому Джиму. Глаза преподобного смещались из стороны в сторону, словно у зрителя теннисного матча. А может, бейсбольный мяч играл роль шарика гипнотизера.
— Так что у тебя такое, Лестер? Введи меня в курс дела. Только, пожалуйста, покороче. Мне нужно хоть немного поспать. Завтра полно дел.
— Сначала ты помолишься со мной, Джим?
Большой Джим улыбнулся. Яростно, но не так холодно, как мог бы. Пока не так холодно.
— Почему бы сначала тебе не ввести меня в курс дела? Я хочу знать, о чем молюсь, прежде чем преклонять колени.
Покороче у Лестера не получилось, но Большой Джим этого и не заметил. Слушал с нарастающим страхом, грозящим перерасти в ужас. Речь преподобного перемежалась и расцвечивалась цитатами из Библии, но суть Большой Джим уловил: преподобный пришел к выводу, что их маленькое дельце совсем неугодно Богу, поскольку Он в наказание накрыл весь город большим стеклянным колпаком. Лестер спрашивал у Бога совета, как ему поступить, бичевал себя при этом (бичевание могло быть метафорическим — Большой Джим очень на это надеялся), и Бог указал ему в Библии какой-то стих о сумасшествии, слепоте, каре и т. д., и т. п.
— Бог сказал, что даст мне знак, и…
— Даст? — Большой Джим свел вместе кустистые брови.
Лестер проигнорировал его и продолжил. Он потел, как больной малярией, и не сводил глаз с перелетающего из руки в руку золоченого мяча. Из одной руки в другую… и обратно.
— То же произошло, когда я был подростком и кончал в кровати.
— Лес, знаешь, очень уж много информации, — продолжая поигрывать мячом.
— Бог сказал, что покажет мне слепоту, но не мою слепоту. И этим днем, на поле, Он показал! Так?
— Я думаю, это всего лишь одно толкование…
— Нет! — Коггинс вскочил. Принялся кружить по ковру. С Библией в руке. Другой дергал себя за волосы. — Бог сказал, что я, когда увижу этот знак, должен рассказать моей пастве о том, чем ты занимался.
— Только я? — спросил Большой Джим задумчивым голосом. Теперь мяч перелетал из руки в руку чуть быстрее. Шмяк. Шмяк. Шмяк. Ударяясь о ладони, мясистые, но все еще жесткие.
— Нет! — Слово это стоном вырвалось из груди Лестера. Он кружил по комнате быстрее, больше не глядя на мяч. Размахивал Библией в той руке, которая не старалась вырвать волосы. То же самое он иногда проделывал и на кафедре, если входил в раж. В церкви такое казалось нормальным, а здесь просто выводило Ренни из себя. — И мы с тобой, и Роджер Кильян, и братья Боуи. — Тут он понизил голос. — И еще этот. Шеф. Я думаю, этот человек безумен. Если и был в здравом уме прошлой весной, когда пришел к нам, то теперь точно безумен.
И вы только посмотрите, кто это говорит, мысленно возмутился Большой Джим.
— Мы все в этом участвуем, но признаваться надо нам с тобой, Джим. Так сказал мне Бог. Вот что означает слепота мальчика; вот ради чего он умер. Мы признаемся, и мы сожжем этот Амбар Сатаны за церковью. И тогда Бог позволит нам уйти.
— Ты уйдешь, Лестер, само собой. Прямиком в Шоушенк, тюрьму штата.
— Я приму наказание, которое назначит мне Бог. С радостью.
— А я? Энди Сандерс? И Роджер Кильян! У него на шее, если не ошибаюсь, девять детей. Допустим, нам это не понравится, Лестер?
— Ничем не могу помочь. — Священник начал колотить себя Библией по плечам. По одному и второму, то с одной стороны, то с другой. Большой Джим обнаружил, что теперь бейсбольный мяч перелетает из руки в руку синхронно с ударами проповедника. Шмяк… и вак. Шмяк… и вак. — Жалко, конечно, детей Кильяна, но… Исход, глава двадцать, стих пять: «Ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода». Мы должны перед этим склониться. Мы должны вычистить эту язву ценой любой боли. Исправить все, что мы делали неправильного. Это означает признание и очищение. Очищение огнем.
Большой Джим поднял руку, в тот момент не держащую мяч.
— Не части! Подумай, что говоришь. Этот город полагается на меня — и на тебя, разумеется, — в обычные времена, но теперь, когда у нас такой кризис, ему без нас просто не обойтись. — Ренни поднялся, резко отодвинув стул. День выдался длинный и ужасный, он устал, а теперь еще и это! Большой Джим разозлился.
— Мы согрешили, — упрямо гнул свое Коггинс, избивая себя Библией. Впрочем, если он считал, что Святую Книгу можно использовать и для этого, флаг ему в руки.
— Что мы сделали, Лес, так это спасли от голода тысячи детей в Африке. Мы даже платили за лечение их жутких болезней. Мы также построили тебе новую церковь и самую мощную христианскую радиостанцию на всем Северо-Востоке.
— И набили наши собственные карманы, не забывай этого! — взвизгнул Коггинс. На сей раз ударил себя Святой Книгой по лицу. Струйка крови полилась из одной ноздри. — Набили их грязными наркоденьгами! — Он ударил себя вновь. — И радиостанцией Иисуса ведает безумец, варящий яд, который дети вводят в вены!
— Насколько я знаю, большинство из них его курят.
— Это надо понимать как шутку?
Большой Джим обошел стол. Виски пульсировали болью, щеки заливал румянец. И однако, он предпринял еще одну попытку, заговорил мягко, как с ребенком, устраивавшим истерику:
— Лестер, город нуждается в моем руководстве. Если ты откроешь рот, я не смогу стать лидером, без которого городу не обойтись. Не то чтобы тебе кто-нибудь поверит…
— Они все поверят! — вскричал Коггинс. — Когда увидят дьявольскую фабрику, которую я позволил тебе запустить за моей церковью, они все поверят! И Джим… разве ты не видишь — как только грех выйдет наружу… как только язва будет очищена… Бог уберет поставленный Им барьер! Кризис закончится! Городу больше не потребуется твое руководство!
На этом Джеймс Ренни и вышел из себя.
— Городу оно будет требоваться всегда! — проревел он и взмахнул рукой с зажатым в пальцах бейсбольным мячом.
Удар разорвал кожу на левом виске Лестера, когда тот поворачивался лицом к Джиму. Кровь полилась потоком. Левый глаз сверкал сквозь нее. Преподобного бросило вперед, с раскинутыми руками. Библия, раскрывшись и шурша страницами, выглядела как балаболящий рот. Кровь лилась и на ковер. Левое плечо свитера Лестера уже промокло.
— Нет, это не воля Бо…
— Это моя воля, назойливая муха! — Большой Джим ударил снова и на этот раз угодил Лестеру в лоб, прямо по центру. Ренни почувствовал, как удар отдался до самого плеча. Но Лестер сделал еще шаг вперед, размахивая Библией. И вроде бы пытался что-то сказать.