Ричард отдернулся так резко, что я пошатнулась – Натэниел меня подхватил.
Ричард отступил. Натэниел заставил его отступить – не силой, а правдой.
Натэниел подхватил меня, и я не мешала, потому что, если бы я сейчас отстранилась, все представление пропало бы зря. Слишком давно я ошиваюсь среди ликантропов, чтобы не понять, что происходит. Натэниел, мой покорный Натэниел, вышел отбивать подачу. Самой доминантной личности из всех, что есть в моей постели, он давал понять, что он – сила, с которой следует считаться. Почему сегодня? Почему именно сегодня решил Натэниел провести черту на песке? Ребенок. Конечно же, дело в ребенке. Что-то во всей этой истории заставило Натэниела ощутить, что он должен стать более доминантным. А может быть, ему, как и мне, надоело слушать и смотреть, как Ричард показывает, будто он – самый главный из моих возлюбленных, а ведет себя, как приятель, с которым мы иногда трахаемся. Ничего плохого в этом нет, но не может один и тот же мужчина быть и любовью вашей жизни, и случайным дружеским трахом. Это роли взаимоисключающие.
Натэниел поддержал меня, и я обняла его, спрятала лицо у него на груди – потому что не знала точно, что на этом лице выражается. Натэниел выступил против Ричарда – и победил. Что еще может измениться просто из-за возможности, что будет ребенок?
– Я уведу Валентину, а вы поговорите про бизнес.
– Этот бизнес тебя касается, – напомнил Мика за моей спиной.
– Но мне потом можно будет рассказать, а по вампирским вопросам у меня все равно мнения не будет. – Он осклабился. – Также меньше всех я буду возражать против кого бы то ни было, кого Анита выберет себе как pomme de sang или любовника. – Он поцеловал меня в лоб и шепнул: – А еще дело в том, что Валентина меня не пугает.
Я посмотрела на него:
– А меня, знаешь, пугает то, что тебя она не пугает.
Он улыбнулся уже не так широко, только мне:
– Знаю.
И он поцеловал меня в губы – ласково и нежно. Потом отодвинулся, и я его отпустила, все еще не до конца понимая, что за перемена случилась в нем.
Валентина подошла к нему, он взял ее за ручку и повел к дальнему коридору. Она оглянулась на всех нас и показала язык.
Клодия послала за ними Лизандро, сказав вслух:
– Пригляди там, чтобы Бартоломе не сделал ничего такого, чего не должен.
Но я не сомневалась, что после представления Валентины и Самсона она просто не хотела оставлять с ней наедине никого из не-вампиров. Честно говоря, я тоже.
– Как ты можешь его любить? – спросил Ричард.
Я обернулась к нему. Он сгорбился, потирая ладонями руки от плеч, как от холода. Но холодно ему не было – по крайней мере, не тот это был холод, от которого можно защититься одеялом. Холод сердца это был, или души, или разума. Такой холод проедает дыру в самой твоей сути и оставляет за собой что-то темное и страшное.
Я смотрела на него и искала ответа на его вопрос. Такого ответа, от которого ему не стало бы еще больнее. Вздохнув, я поняла, что ничего, кроме правды, не придумать. Уж кем бы ни были мы с ним друг для друга, кем бы мы друг для друга ни стали когда-нибудь, но всегда между нами была и будет хотя бы правда.
– Я тебе задал вопрос, – напомнил он, и его сила полыхнула в комнату как жар из печи, которую открыли посмотреть. Но жар тут же рассеялся – Ричард пытался держать себя в руках.
– Почему я люблю Натэниела? – переспросила я.
– Да, именно это я спрашивал, – сказал он со злостью.
– Потому что с ним я никогда не чувствую себя извращенкой.
– Потому что он сам извращенец, – проворчал Ричард. – Рядом с ним кто угодно кажется нормальным.
Я почувствовала, как мое лицо закрывается – той непроницаемой маской, которую я надеваю, когда злюсь и пытаюсь держать себя в руках.
– Может быть, не совсем время для такого разговора? – предположил Жан-Клод.
Мы оба к нему даже не повернулись.
– Во-первых, – начала я сдавленным, контролируемым голосом, – Натэниел не извращенец. Во-вторых, он готов переменить всю свою жизнь, если я забеременела от него, а ты нет. Так что я бы на твоем месте не стала швыряться камнями в его сторону.
– Если ты беременна, я на тебе женюсь.
Комната вдруг наполнилась тишиной такой густой, хоть топор вешай. Я уставилась на Ричарда, секунду, две, и наконец смогла сказать:
– О Господи Иисусе, Иосиф и Мария! Ричард, ты думаешь, это и все, что нужно? Жениться, чтобы ребенок не был байстрюком, и сразу все будет хорошо?
– Я не заметил, чтобы кто-нибудь другой такое предложил.
– Потому что все знают – я бы сказала «нет». Все остальные мужчины моей жизни понимают, что брак здесь ни при чем. Важно здесь то, что мы, быть может, создали новую маленькую личность. И делать должны все, что для этой личности будет лучше. Если я за кого-нибудь выйду, чем от этого будет лучше малышу?
Он посмотрел на меня, и столько было страдания в этом взгляде, столько борьбы – будто я сказала что-то совершенно непонятное, непостижимое.
– Если женщина от тебя беременеет, ты на ней женишься, Анита. Это называется нести ответственность за свои действия.
– А если ребенок не твой? Ты сможешь воспитывать не своего ребенка? Быть женатым на мне и изображать папочку, видя, что младенец похож на кого-то другого?
Он закрыл лицо руками и вскрикнул:
– НЕТ!
Убрал руки, и я увидела искаженное гневом лицо. В комнате вдруг вновь стало жарко, будто от его силы физическая температура росла.
– Нет, я бы спятил. Ты это хотела услышать?
– Нет, – ответила я. – Но это надо было услышать тебе.
– Что? – нахмурился он.
– Я оценила твое предложение, Ричард. Действительно оценила, но если бы я за кого-то и захотела выйти, то лишь за того, кому все равно будет, кто окажется отцом.
– Так ты выйдешь за Натэниела или Мику?
И снова меня обожгло жаром по коже.
– Я не собираюсь ни за кого замуж, можешь ты понять?
– Ты только что сказала…
Я оборвала его:
– Нет, я такого не говорила и не имела в виду. Это то, что ты услышал.
– Ты беременна, Анита.
– Возможно, я беременна.
– Ты не хочешь, чтобы у ребенка был отец?
Я уставилась на него, думая, что бы такое сказать, чтобы все-таки до него дошло.
Жан-Клод встал рядом – не совсем между нами, а чуть в стороне, вершиной тупоугольного треугольника.