– Я не сплетничаю.
– Ты всегда был сплетником. Так вот, у Аниты – четыре разных типа ликантропии в крови.
– Это невозможно.
– Как невозможно иметь слугу-вампира, или подвластного зверя, который неподвластен мне. Но это все так.
– Вести про слугу-вампира доходили до нас, но мы сочли их слухами.
Жан-Клод покачал головой:
– Огюстину хватит сил увидеть правду. Когда он увидит Аниту с Дамианом, он ее так и так узнает. Я тебе просто сообщаю на одну ночь – то есть на один день – раньше.
Сказал он это так, будто на минуточку забыл, что остался на ногах на рассвете. Не забыл, конечно.
– Я свидетельствую, что человеческие врачи взяли у нее кровь и исследовали. Она – носитель более одного штамма ликантропии, но не перекинулась еще ни разу. Зверь в ней есть, но превращаться она, очевидно, не умеет. Эти звери пытались из нее сегодня вырваться, и все же она не может перекидываться.
– Она застряла на точке, когда зверь пытается выбраться наружу, а ты не знаешь, как его выпустить, – добавил Мика.
– Ой-ой! – сказал Куки и посмотрел на меня с сочувственной улыбкой. – Несладко тебе пришлось.
– Ты себе и представить не можешь, – ответила я.
– Может, – проворчал рядом со мной Натэниел.
Двое оборотней переглянулись – долгий оказался взгляд.
– Да, я помню свой первый раз. Все мы помним.
– Она сопротивлялась, и процесс застыл посередине.
Он уставился на меня, прищурясь.
– Не может быть. Такого никто не может.
– Не надо недооценивать упрямство Аниты, – сказал Ричард от дальней стены. – Иначе можешь сильно пожалеть.
Я посмотрела на него. Он взял себе одно из кресел возле камина, сел как можно дальше от кровати. Почти весь он был в тени, лица не разглядеть. А может, я и не хотела сейчас видеть его лицо.
– Не путай силу воли с упрямством, – сказал Мика. – Есть разница.
– По мне – одно и то же, – возразил Ричард.
– По тебе – да, – согласился Мика.
Низкое рычание донеслось от Ричарда и отдалось эхом в комнате, как до того – вздох Жан-Клода. Этот звук заставил меня поежиться, и не от обещания секса, он полыхнул по мне жаром, и львица отреагировала. Она влилась в меня изнутри, как раньше леопард, а до него волк, и я вдруг забилась на кровати с воплем. Я не хотела, чтобы было больно, но волчицей мне не хотелось быть, а львицей – тем более. Я даже городского прайда толком не знаю, блин! Если меня в человечьей шкуре удержала только сила воли, то сейчас она заканчивалась. Я проигрывала битву и не хотела этого.
Я потянулась к Куки, он схватил мою руку почти рефлекторно, я дернула его на себя, и он не стал упираться. Мог бы, но не стал, и лег на меня сверху, а львица рвалась наружу, вытягивалась, тянулась, неимоверно большая, пыталась выпустить когти сквозь мои пальцы. Выйти она не могла, но эти метафизические когти рвали мне кожу изнутри. Вопя от боли, я подняла руки, притянуть льва к себе, и под ногтями была кровь. Господи, помоги мне!
Издалека донесся голос Куки:
– Что мне делать?
– Поцелуй ее, – сказал кто-то.
Он меня поцеловал, и когда его губы коснулись моих, я отпустила львицу. Отпустила ее врезаться в него. С Натэниелом я пыталась зверя слегка удержать, но моя способность контроля на сегодня кончилась.
Больно было, когда она из меня вышла – будто мне в горло сунули лопату и выкапывают внутренности, вытягивают рваной горящей чередой. Я заорала ему в рот, он закричал в ответ, не отнимая губ от моих, хотя сам извивался от боли. Его руки впились вокруг меня в кровать, держали, держали, а рвущая, вспарывающая полоса силы терзала его тело. Не было этого мига скольжения костей, изменения формы. Только что он был человеком, и в следующую кожа его взорвалась, залив комнату дождем густых капель. Тело у меня под руками было шерстистым и сухим, щека, которой я касалась, покрылась бахромой густой золотистой гривы. Глаза мне залила липкая жижа, пришлось их протирать. И еще какие-то сгустки, более вязкие, чем прозрачная жидкость. Сила в буквально смысле порвала его – у меня мелькнула мысль, уцелели ли татуировки, а потом я увидела его лицо.
Глаза стали золотистыми, лицо – бледно-золотым, и грива мохнатым ореолом. Странная, изящная смесь человечьего и кошачьего была в этом лице. Плечи стали шире, чем у леопарда, все куда более мускулистое. Вдруг обнажившееся тело оказалось прижато между моих ног, но не выражало счастья, что оказалось там. Мелькнул позади хвост, а потом тело рухнуло, обмякнув, частью на меня, частью рядом.
Там, где вес пришелся на меня, мне стало больно, я пискнула, и он откатился в сторону, завалился на промокшие простыни. Похож был на первобытного бога, ставшего жертвой охотников. А я осталась лежать на месте, покрытая чем-то, чего мне видеть не хотелось. Слишком оно было густое, слишком… ну, слишком, и все. Не хотелось мне ни на это смотреть, ни об этом думать. Меня усыпали кусочки его тела, и я знала, что ему больно, чертовски больно.
– Прости, – сказала я сорванным шепотом.
Он поднял на меня золотистые глаза:
– Блин, больно-то как!
Мика подошел к краю кровати, взял меня за руку и осмотрел пальцы.
– У тебя кровь из-под ногтей. Если бы он не успел принять твоего зверя… – Мика пожал плечами: – …могло бы быть поздно.
Это меня испугало. Мышцы живота напряглись невольно, и даже от этого возникла боль – я их перенапрягла раньше, сама того не заметив.
– Спасибо тебе, Куки, ты даже не знаешь, как я тебе благодарна.
Человеко-лев посмотрел на меня:
– Как ты меня назвала, Куки?
– Извини. Понимаешь, волосы, синие, как у Куки-Монстра, и татуировки…
– Хэвен. Меня зовут Хэвен. Хотя… – кажется, он улыбнулся, но по львиному лицу трудно было судить. – Хотя Куки-Монстр подойдет отлично.
– Я же сказала только Куки, без Монстра.
– Ты еще меня в лучшем виде не видела, – сказал он и тут уж точно улыбнулся.
Я не поняла, и Мика мне пояснил:
– Он имеет в виду, что у него большой.
– А, – сказала я и улыбнулась Мике. – Не стоило бы ему хвастаться, пока он конкурентов не видел.
Лев повернул голову посмотреть на Мику – не ему в лицо. Мика сказал:
– Меня ты тоже не в лучшем виде видишь.
Даже на львином лице можно было различить надменность, когда он посмотрел на меня, не на Мику.
– Можешь мне поверить, я не спасую. Огги подбирает по размеру, не только по таланту.